Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Ничего себе, преемнички! – усмехнулся Долин, – взяли и грохнули отца-благодетеля.

– Бывает и такое, – горько покачал головой профессор, – Романов был весьма недалеким человеком и плохо разбирался в политике.

– Сталин тоже плохо разбирался в политике?

– А кто сказал, что он не создал преемника? Великий вождь создал систему, главные звенья успешно функционируют до сих пор и ещё десятки лет будут функционировать при любой смене вывесок. Кроме того, разве Брежнев, Суслов, Андропов отчасти, или, например, Подгорный не его преемники? Именно Подгорный привёл на Апрельском Пленуме ко власти Горбачёва, тот стал сдавать всех сталинистов и разрушать систему. Управляемый взрыв. Общество начало сопротивляться. Удерживать его прежними методами невозможно. Было решено подновить вывески, заменить часть лозунгов, подобрать новые фигуры. Над этим работали спецы. На наших глазах эпоха Горбачёва завершается, время очередной смены вывесок. Не всё идёт гладко. Мешают и внешние факторы, Рейган и Буш, например. У американцев свои интересы, свои задачи. До нас и наших задач и целей им дела нет. Кроме того, в Америке слишком мощно представлены еврейские и армянские лобби, раздирающие саму Америку на противоречивые группировки, из-за столкновения которых между собой её политика в целом иногда представляется более чем странной. Но есть сила, которая удерживает и Америку от сползания в бесконечное противостояние между этими группировками. И эта сила глобальна. И она, чем дальше, тем больше начинает определять цели всех иных группировок в этом мире. Если, сообразуясь с «правами игрока» и текущей целесообразностью, вы будете играть по правилам, рано или поздно вы также встроитесь в систему отношений с этой глобальной силой. Но пока не об этом речь. Есть другие обстоятельства, но при всех прочих, игра идёт в рамках сценария, и взрыв вполне управляем. Я понятно говорю?

– Да, Владислав Янович, – ответил Локтев и заметил: – Это, безусловно, очень интересно. Но мне пока не вполне ясна роль, точнее говоря, место нашей будущей организации во всём этом процессе. Ведь не можете же вы предполагать, что в текущем раскладе сил, как вы их называете, наша партия сможет существенно влиять на ход политической истории страны!

– Спорно. Мне импонирует взвешенность ваших оценок, но согласиться не могу. Скажите, до вчерашнего утра кто-нибудь мог всерьёз относиться к Янаеву как к исторической фигуре? Скромный комсомольский вожачёк, партийный функционер средней руки, назначенный одним из помощников президента с неким надуманным номенклатурным названием должности. Он вообще никогда не был фигурой. Но в одночасье стал историческим лицом, и поверьте, роль его в истории останется огромной. Историки только спустя годы смогут вполне оценить, что он совершил. Разумеется, не сам. Ему помогли. Подсказали. Можно выразиться даже так, его назначили на эту роль. Но сути дела это не меняет. Несколько часов, и он – в истории. До октября 17-го кто-нибудь всерьёз говорил о большевиках? Уверяю вас, нет. Одна из сотен партий, копошившихся в предреволюционной России, и если бы не тактические союзы с меньшевиками да эсерами, через полвека о них помнили бы только историки, копающиеся в древностях. Но Ленин был настоящим политиком. Абсолютно безнравственным и хитрым. Точно выбирал, на кого ставить в тот или иной момент, и в выборе союзников практически не ошибался. Как, впрочем, и Сталин. Но у Сталина вообще не было пристрастия подбирать сколько-нибудь явных союзников. Он просто манипулировал людьми, часто сталкивая их между собой. И оставался в выигрыше.

– Вы считаете нас такими же? Безнравственными и хитрыми? – голос Локтева слегка дрогнул, профессор воткнул в него пронизывающий взгляд и долго неотрывно смотрел в упор. Тот не шелохнулся и не отвёл глаз. Беллерман, наконец, усмехнулся и ответил:

– Время покажет.

Так уж повелось, что привыкший к размеренному ритму жизни человек может серьёзно заболеть, если в этом ритме что-то разладилось. Порой бывает достаточно одного сбоя, чтобы вся хрупкая система под названием организм посыпалась, как карточный домик. В жизни Глеба Викторовича размеренность сложилась далеко не сразу. Но как только она сложилась, выйти за её рамки ему стало не просто тяжело, а невозможно.

Десятилетие кряду выходя в отпуск вдвоём с женой в одно и то же время года, он приучил свой организм к заведённому порядку. Поэтому когда, прожив без малого одиннадцать месяцев без жены, Бессонов не взял в урочный день отпуска, на следующий день ему пришлось брать больничный. Глеб Викторович счёл для себя невыносимым отдых без Нади, а младший сын Алексей, который обещал скрасить досуг отца на даче, мог получить свои две недели только в 20-х числах августа. Старший сразу после похорон матери уехал за границу, где второй год работал по контракту и где обзавёлся семьёй, похоже, собираясь обосноваться на чужбине. Отец не препятствовал его выбору, не преминув заметить только, что из всех душевных расстройств у русского человека самое страшное – ностальгия, так что пускай он не обрубает нити. Сын посмеялся в ответ и примолвил только: «Хорошо, где нас нет…». Странно сложились их отношения. В общем-то, хороший парень, надёжный помощник, не отказывающий в просьбах родителей, если возникала необходимость, вырос человеком не просто самостоятельным от них, а чужим. Поздно осознав это, Глеб Викторович и Надежда Михайловна не стали искать способов восстановить родственные связи, а переключились на младшего, к тому времени уже возмужавшего юношу, готовившегося пойти по стопам отца. Алексей почувствовал случившуюся перемену отношения к себе и тоже начал делать всё, чтоб отдалиться от родителей. Словно незримый дух противоречия диктовал молодому человеку поступать вопреки тому, чего от него ждут самые близкие люди. И неизвестно, как бы далеко зашло дело, если бы не смерть матери. Осознавший вдруг, что он, может быть, единственный, кто ещё держит резко постаревшего вдовца на этой земле, Алексей изменился к отцу. Меж ними установились тёплые, по-настоящему дружеские отношения. На Новый 1991 год сын подарил отцу щенка, очаровательного пятнистого далматинца, и с этого момента в глазах Бессонова-старшего вновь затеплилась жизнь.