Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

— Господин боцман, я слышал, как утром вы читали… нет, отчитывать, правильно? Отчитывать рулевого Семячкин.

— А че ж его не отчитывать, ежели он, салага, солярку на палубу пролил, — ворчливо и равнодушно ответил боцман, видимо поглощенный игрой.

— Я изучаю русский язык, — продолжил торжественно Митчелл, — и хотел бы записать несколько русский выражений.

— Каких выражений? — не понял Бандура.

— Ну, тех… Который вы говорил рулевой Семячкин.

Птахов прыснул, а боцман на какое-то время утратил дар речи. Поняв наконец, он как-то просительно — все-таки иностранец — и в то же время со скрытой угрозой посоветовал:

— Вы, товарищ союзник, того… Не подымайте шума. Услышит Савва Иванович про те выражения, задаст перцу и мне, и вам. Поняли? Он требует на судне только литературных слов, их и записывайте, из хрестоматии.

— Задаст перцу? — с азартным любопытством переспросил англичанин.

И Лухманов живо представил, как тот поспешно потянулся к блокноту.

Появился где-то поблизости с мандолиною Семячкин. За его треньканьем Лухманов не расслышал, чем закончилась шахматная партия. Лишь немного позже до него донеслись, уже со спардека, гневные возгласы Бандуры.

— Чего это боцман психует? — вяло поинтересовался радист между двумя ударами костяшек домино.

— А черт его знает… Должно быть, в шахматы проиграл.

— Я с ним четвертый год плаваю, — отозвался стармех Синицын, — и он еще ни у кого не выиграл. Так что привыкайте.

День на теплоходе — однообразно и томительно, как всегда, — тянулся к вечеру. «После чая моряки, — думалось с грустью Лухманову, — посудачат с часок о том, о другом, и все, кто не занят вахтой — а вахтенных при якорной стоянке единицы, — опять разбредутся по тесным каютам. К думам своим и к воспоминаниям. К заждавшимся надеждам на выход в море, ибо дорога через океан ведет не только к родному берегу, к желанным встречам, но и к милому, дорогому для каждого моряцкого сердца прошлому».

Не хотелось думать в эту минуту о том, что счастливого прошлого давно уже нет, что оно безжалостно перечеркнуто войною и теперь на родной земле иной отсчет времени, а в людях живет лишь одна мечта, одна надежда.

После стажировки старшекурсники готовились к последним зачетам, за которыми предстояли государственные выпускные экзамены. Лекции давно кончились, учащиеся младших курсов разъехались на корабли или по домам, на каникулы, и в опустевшем огромном здании мореходки остались только выпускники. Теперь они большую часть времени проводили не в классах, а в учебных кабинетах, где еще и еще раз проверяли все то, чему их учили в течение нескольких лет. Преподаватели, раньше требовательные и строгие, охотно, даже как-то услужливо, помогали своим питомцам готовиться к госэкзаменам.

Не составлял исключения и «кабинет погоды». Ольга Петровна проводила там целые дни, готовая в любую минуту прийти на помощь вконец зазубрившимся будущим штурманам. И однажды в том кабинете произошло такое, о чем и впоследствии Лухманов всегда вспоминал с восторгом и трепетом.

Ольга Петровна, отвечая на чей-то вопрос, объясняла природу циклона. Внезапно красавец курсант — тот самый, что в день ее первого появления в классе помогал развешивать схемы, — с ухмылкой оповестил:

— А мы это все уже знаем: нам объяснил Лухманов. Он учебник по вашему предмету выучил наизусть, до самого оглавления. И знаете почему? Он влюблен в вас!

Кто-то хихикнул, кто-то испуганно оглянулся на Лухманова. Он рванулся с места, но Ольга Петровна строгим взглядом остановила его. Неторопливо подошла к курсанту-красавцу, нахмурив брови, взглянула на него, и тот невольно поднялся из-за стола, подтянулся. Класс настороженно замер.

— Лухманов не влюблен, а любит меня, — произнесла отчетливо, твердо. — И я его тоже.

Повисла такая тишина, что было слышно, как плещется вечернее море вдали, за волноломом. Курсант-красавец что-то промямлил и сел. А Ольга Петровна обвела взглядом класс.

— Есть еще вопросы? — И после паузы возвратилась к доске с чертежами. — Тогда вернемся к холодному фронту циклона.

Она продолжала занятие внешне спокойно, и только Лухманов видел, как время от времени подрагивают ее губы. Когда прозвучал звонок на перемену, взяла свой портфельчик и, молча кивнув на прощание курсантам, вышла из класса.

Господи, что тут поднялось в кабинете! Но зачем о том вспоминать… Он знал, что сегодня Ольга Петровна уже не вернется в класс, а тотчас удалится домой. Быть может, уже шла по узкому тротуару, не замечая вокруг ничего, закусив губу, еле сдерживая обиду и слезы.