Валентин Булгаков - На линии огня - Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

А там, в прошлом: Харьков, Париж, Берлин, Прага… Гремин, Томский, Борис Годунов, Мефистофель…

В Париже, откуда привезли Ярова в Вюльцбург, осталась его любимая жена. В 1945–1946 годах он тщетно будет ее разыскивать: тогда как он сам выдержал тяжелое испытание, ожил, воскрес, жену его немцы извели до конца.

Управление лагерем находилось в руках четырех офицеров. Комендантом лагеря состоял майор фон Ибах, имевший репутацию довольно спокойного и в общем доброжелательного человека. Эту репутацию он действительно оправдал и в ежедневной жизни, и особенно в тяжелые дни эвакуации лагеря и вывода всех интернированных, вслед за отступающими немецкими войсками, на юг весной 1945 года, о чем я еще буду рассказывать.

Старшим из его помощников был капитан Вольраб, высокого роста брюнет с большими усами и с беспечной светской улыбкой. Этот, можно сказать, мягко стлал, а спать бывало жестко. Излишняя требовательность и подчас даже жестокость проявлялись им особенно по отношению к молодым рабочим. В лагере его не любили и побаивались.

Над третьим офицером, фамилия которого не сохранилась в моей памяти (сдается, что я даже не знал ее), просто смеялись как над пустым фатом. Это был длинный и тонкий, как жердь, молодой лейтенант, бывший народный учитель, по всей видимости, совершенно счастливый, что война помогла ему из скромного деревенского жителя превратиться в столь блестящего офицера «великой» германской армии. Он ходил с перетянутой талией, в умопомрачительно начищенных сапогах, грудь колесом и победоносно оглядываясь во все стороны с высоты своей каланчи. Большого вреда не приносил, но иногда надоедал и мне и другим глупыми, неуместными вопросами.

Наконец, уже перед концом нашего пребывания в лагере, появился еще один офицер, лейтенант, по фамилии Нонненмахер, тоже бывший народный учитель, по характеру своему, однако, резко отличавшийся от только что описанного лейтенанта. Он был скромен и даже пуглив, как девушка. Проводя вечернюю поверку, бывало, как-то бочком и с испуганным выражением на лице вваливался во главе группы надзирателей в нашу комнату, робко делал «под козырек», пересчитывал присутствующих и, снова козыряя, со словами «Gute Nacht! [10] Спокойной ночи! (нем.) . », — неловко выметался из небольшой комнаты, задевая плечом, локтями и саблей за все углы и выступы. Этот никому ничем не вредил. Тише и смирнее его трудно было себе представить человека. А тоже был немец!..

Замечательно торжественно справлялась в лагере годовщина Октябрьской революции. Капитаны, механики, боцманы, матросы доставали из чемоданов, сундучков и шкафов свое лучшее платье и одевались как на парад. Шесть комнат превращались в торжественные столовые, в каждой из которых собирались капитан, экипаж и команда одного из шести «представленных» в лагере пароходов советского торгового флота. Из картофеля, маргарина, сахара, муки, припасенных заранее, изготовлялись великолепные на вид «торты». На столе фигурировали также маринованные грибы, винегрет (без масла). Из города доставлялись яблоки. Подавались также чай и пиво, которое, как я говорил, интернированные имели право покупать за свои деньги. Рассаживались все за столом по чинам, с капитаном во главе. Тут уже нельзя было неглижировать им, как неглижировали иные забывшиеся матросики, не торопившиеся приветствовать капитана своего собственного корабля при встречах на дворе… Произносились речи, — прежде всего, конечно, капитаном, а затем… делегатами от других комнат и пароходов. Помню, как при втором таком при мне состоявшемся празднестве я приветствовал собравшихся в двух комнатах моряков от имени «советских ученых». Мне отвечали официально благодарностью и просили, в свою очередь, передать поздравление ученым, содержащимся в лагере.

«Ученые», человек 7–8, тоже собирались на пирушку в комнате № 12 и пили то, что было в кружках, за процветание Советского государства.

Режим майора фон Ибаха снисходительно относился и к такого рода торжествам и собраниям. В 1944 году комендант сам обошел все шесть или семь комнат, где протекало празднование, и, быть может, был поражен спокойным и достойным ходом торжественных собраний.

Конечно, то, что происходило в стенах замка, не просачивалось наружу, и, очевидно, майор фон Ибах или его руководители не считали целесообразным излишне нервировать русских, интернированных в крепости на годы, мерами запрещения. Тем более что тут шел вопрос главным образом о молодежи, да еще о молодежи флотской, морской. Какой-то выход их могучей природе и бурным чувствам должен был все-таки быть предоставлен.