Николай Шмелев - В бой на штурмовиках

Штурмовики на бреющем полете шли к аэродрому.

Озеров связался по радио с командным пунктом полка, доложил о выполнении боевого задания.

Первыми, как всегда, садились штурмовики, за ними истребители. Только «ил» Озерова ходил по кругу.

В чем дело? В наушниках раздался знакомый голос радистки Тани:

— «Радуга-восемь», у вас не вышла «правая нога», уходите на второй круг!

Озеров и сам знал об этом. Он применил аварийный выпуск шасси, но и это не помогло. Все тяги были перебиты.

— «Кама-двенадцать», доложите командиру, прошу разрешения произвести посадку на левое колесо.

— Есть, доложить! — дрогнувшим голосом ответила радистка.

Волнение ее было понятно. Таня Дружинина, высокая, чернобровая сибирячка, была в курсе всех летных дел. Таня знала о поведении в воздухе каждого летчика, по голосу узнавала людей, хорошо представляла перипетии воздушных боев.

И сейчас она уже знала, что не вернулись Селиванов и Пащенко. А ведь всего лишь полчаса тому назад она слышала их голоса, команды. И вот их нет. Что с ними? Она остро переживала случившееся.

Теперь Озеров. Он просит разрешения посадить самолет на левое колесо. Тане живо представилась картина этой труднейшей посадки. Летчик ударяется о приборную доску, теряет сознание. Именно так было на днях, когда один летчик-истребитель посадил самолет на фюзеляж на границе аэродрома. Сегодня это предстоит испытать Озерову. Летчик Озеров. Тот самый, который сегодня вечером обещал прийти к ней на радиостанцию слушать радиомаяк… Неужели?..

— Товарищ подполковник, Озеров… шасси… Он просит разрешения садиться… убьется, товарищ командир.

Командир полка успокаивал Таню, как мог.

— Таня, все будет хорошо! Это же Озеров! Где Озеров — там победа! Запомни!

Командир полка, конечно, верил Озерову, но посадку на одно колесо на самолете Ил-2 в полку еще никто не производил. Чем это может окончиться?

— Озеров, я «Кама-двенадцать», посадку разрешаю.

Строгий и спокойный голос командира ободрил Таню. Она повернулась к стоянке, где обычно находился штурмовик Озерова. Там стояли летчики. Запрокинув головы, они пристально следили за самолетом. В стороне стояла санитарная машина. Озеров делал четвертый разворот.

— Иду на посадку, — спокойно передал он.

Штурмовик плавно снижался. Озеров выключил зажигание, перекрыл бензокран и увеличил левый крен. Самолет коснулся левым колесом земли и покатился, задрав кверху правую плоскость. Скорость гасла. Вот-вот самолет правой плоскостью коснется земли. Это самый опасный момент. Но Озеров проявил исключительную выдержку. Как только правая плоскость стала опускаться, он резко дернул кран шасси, поставил его в положение «Убрано». Левое шасси тут же подломилось, и самолет пополз на фюзеляже по слегка подмороженному грунту.

Санитарная машина, за ней грузовая и легковая помчались к месту приземления самолета. Врач капитан Брудный первым вскочил на крыло самолета и открыл фонарь. Озеров неподвижно сидел в кабине.

— Жив? Жив? — спрашивал доктор.

— Кажется, жив, — едва выдавил из себя Озеров. Крупные капли пота катились по его лицу.

Летчик выбрался из кабины. Боевые друзья окружили его, поздравляли с благополучной посадкой, хвалили за выдержку. А кто-то сказал, что, мол, в такой обстановке он имел право покинуть самолет и спуститься на парашюте.

— Да разве такого красавца можно бросить? — возразил Озеров и любовно окинул взглядом штурмовик.

Лейтенант Пащенко изо всех сил дернул рукоятку, но фонарь не сдвинулся с места: очевидно, его при ударе заклинило. В кабину уже набралось много воды. «Неужели конец?» — с тоской подумал летчик.

Убедившись, что открыть фонарь невозможно, он снял парашют, протиснулся в узкую форточку, изгибаясь, с огромным трудом выбрался наружу. В обычной обстановке сделать это, может, и не удалось бы, но угроза гибели заставила совершить невозможное.

Иван кинулся к кабине воздушного стрелка, откинул фонарь. Комбинезон на Илье тлел, правая рука беспомощно висела. Из разорванного рукава сочилась кровь. Добрынин стонал.

Пащенко быстро вытащил своего боевого друга из кабины, положил на крыло, до половины ушедшее под воду.

Затушив тлевшую одежду, он разрезал рукав, снял комбинезон, дрожащими от волнения руками наложил жгут, а затем повязку.

Добрынину стало легче. Он сел, открыл глаза. Лицо его в масляных потеках, с пятнами копоти было бледно.