Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

— А что тут разбираться, Николай Павлович! Брать их, сволочей, тепленькими и судить, как по закону полагается.

— Сперва, сержант Вика, виновных надо найти. Двухсотлитровую бочку один из города не прикатит. Верно? Тут группа работала.

— Это вы точно заметили, группа, — согласился милиционер. — Вино-то, конечно, все уже выпито. Как же теперь с возмещением материального ущерба, товарищ проку… извините, товарищ комиссар? Думаю, бумагу надо командованию прислать.

— Этот вопрос ты в штабе полка решай, сержант. Иди-ка пока туда. А тут мы сами постараемся разобраться.

Старик-сержант со странной фамилией Вика пожал плечами и направился к штабу, а комиссар вошел в казарму, где под аккомпанемент могучего храпа спящих несколько голосов надрывно тянули песню про забайкальского бродягу.

Из находившихся ночью в казарме двухсот с лишним человек лишь пятеро оказались непьющими. У них-то и пытались выяснить подробности случившегося прибывшие раньше комиссара полка командир и политрук роты.

— Вы мне скажите, — допытывался плотный, пышноусый лейтенант у худенького остролицего мужчины лет сорока. — Видели вы, кто прикатил эту чертову бочку? И откуда она вообще здесь появилась?

В ответ и вопрошаемый, и четверо остальных клятвенно заверяли, что не ведают ни того, ни другого.

— Но как она в казарме появилась, вы видели?

— Так точно, товарищ лейтенант. Как она, значится, объявилась — это я своими глазами наблюдал, — подтвердил остролицый.

— Когда это произошло?

— А в аккурат сразу после полуночи она и объявилася, голубушка. Я в то время покурить, значится, пробудился. Это у меня еще с дому такая привычка. Пробудился, значится, свесил с нар ноги, потому как я на втором ярусе обустроился, ну и курю себе. А тут, гляжу, растопыривается, значится, дверь, что с улицы в казарму ведет, и через порог, прямо по ступенькам, заявляется эта самая бочка. Тогда-то она, конешное дело, полнехонька была, не то что сейчас, пустая.

— Не сама же она заявилась. Кто-то ее закатил.

— А бес его знает, темно в казарме было. Разве углядишь?

— Но ведь увидели же вы, как бочка вкатилась, а говорите — темно.

— Ну, конешное дело, не совсем, значится, чтобы уж темень была. Лампочка-то у входа помигивала.

— Точно он вам говорит, товарищ лейтенант, мерцала лампочка, — подхватил другой непьющий. — И бочка энта заявилась в аккурат, как вам Степка доложил. Он не врет. С одного села мы с ним. Я его досконально знаю, потому как и сидели мы с ним вместях по одному делу. Кражу колхозного зерна нам припаяли, хотя мы только обмолоченную солому с тока увезли.

— А вы как считаете: могла бочка сама по себе в казарму прикатиться?

— Этого не скажу, не знаю. Только я тоже не спал и все видел. И вот что вам доложить должен: за бочкой никто не просматривался, это точно. Как вкатилась она в дверь, так и поскакала вниз по уступочкам. Видите, тут три уступка у порога сделано. Вот и выходит, что сама…

Сгрудившиеся вокруг допрашиваемых «очевидцев» штрафники прыскали в кулаки от сдерживаемого смеха. Однако лейтенант, заметив вошедшего комиссара полка, приступил к допросу с еще большим рвением.

— Ну, хорошо, вкатилась она, — согласился он. — А что дальше было?

— А дале, значится, так, — начал снова Степка. — Вкатилася она. Тогда мы, значится, это я, Петро и Мишаня, вытряхнули из нее затычку. На фабрике-то ее, конешное дело, ловко подогнали по системе допуска. Плотно затычка сидела. Но мы ее все равно вытряхнули, значится, и я понюхал. Потом вот он, Петро, понюхал, а далее Мишаня. Ну, все втроем мы враз и определили, что вино в ней, в бочке-то было. Нам-то оно ни к чему, потому как непьющие мы. Хотели бочку обратно выпихнуть, дык нам не дозволили.

— Кто не дозволил? — придвинулся политрук роты. — Те, которые вошли в казарму следом за бочкой?

— Не-е… Тех мы так и не видали. Хитрющие, должно, ребята. Это наши тутошние опробировать ее зачали. Потом-то и другие, конешное дело, в казарму заскакивать пошли. У них, у пьющих, нюх на спиртное, что у пса на мясо.

— Когда распитие зачалось, к нам и из других рот повалили, вовсе незнакомые! Народу-то сколько тут, в лагере — не перечтешь! Разве всех упомнишь? — вклинился опять Петро.

— А кто первыми наливали из бочки, тех вы видели?

— Кажись, трое их было, а, Мишаня? Точно, трое. Один ведро держал, а двое бочку наклоняли. Фамилий их не знаем и в личность не приметили. Потому как все же темновато, если по правде сказать, было. А потом уж и вовсе не разглядеть. Народу возля бочки собралось, будто на первомайскую демонстрацию.