Виталий Кулак - Горячее дыхание войны [litres]

– А-а-а! Отпусти! – истошно закричал Рюмин, пытаясь вырваться.

Страх придал предателю новые силы. Но Александр сильней завёл его руку за спину, и он от сильной боли в суставах дёрнулся всем телом, выгнулся, захрипел, а потом прекратил сопротивление.

– Больно, – прошептал он. – Отпусти… руку. Сломал ведь.

Эти слова развеселили Никанорова. Он почувствовал вдруг огромное облегчение. Облегчение от того, что немецкий агент пойман, причём живым, а он, Сашка Никаноров, даже не ранен.

– Ничего, потерпишь! Не сахарный! Не растаешь. Лежи спокойно, а то хуже будет.

Он улыбался во весь свой большой рот, и от этого черты его лица смягчились, сделались не такими резкими, как раньше. Если бы в этот момент его увидела какая-нибудь девушка, то сказала бы, что он очень симпатичный. Он испытывал огромное счастье от того, что лично, своими собственными руками задержал немецкого агента. Раньше вместо него это делали другие, а он только командовал. Теперь же он понял, как здоYрово, когда сам берёшь фашиста. Да ещё живым!

Но в тот момент, когда Александр начал мысленно поздравлять себя с первым собственноручно задержанным немецким агентом, он вдруг почему-то вспомнил рядового Онищенко из стрелкового корпуса, где он служил раньше. Того паренька-дезертира, на расстреле которого он настоял.

Теперь бы Никаноров, конечно, так не поступил. Он вдруг понял, что Онищенко, участвовавший в отражении атаки немцев, хотя совсем не обязан был этого делать, так как его везли на трибунал, как никто другой заслуживал снисхождения. Он должен был жить. Но его расстреляли. Из-за того, что старший лейтенант Никаноров решил показать свою бдительность и принципиальность. Зачем? Зачем?!

Александру стало противно. Он увидел себя со стороны. Как будто бы смотрел какую-то кинокартину. Плохую кинокартину. Он вдруг ясно понял, каким раньше был глупцом. И от этого он тихонько и безнадёжно завыл. Завыл как волк, попавший в капкан.

Рюмин испуганно посмотрел на него. Заметив его взгляд, Александр отвернулся и заставил себя не думать про рядового Онищенко. Пока не думать. Сначала нужно доставить предателя в Особый отдел, а потом в себе разобраться. Хотя что разбираться? Он уже сейчас знал, что не хочет быть тем Никаноровым, каким был раньше. И не будет.

Старший лейтенант снял с себя поясной ремень, скрутил им руки немецкого диверсанта. Проделал он это медленно, неуклюже, так как раньше ему таким не приходились заниматься. Но в итоге узел получился крепким, надёжным.

Почувствовав на руках ремень, Рюмин сразу обмяк. Со стороны могло показаться, что он утратил всю свою волю, что он сломлен психически и физически. Может, кто-то другой и поверил бы в это, но только не Никаноров. Вполне могло быть, что поникший вид – маскарад, чтобы усыпить бдительность старшего лейтенанта.

– Что это ты приуныл? А ведь ещё недавно таким разговорчивым был. Предлагал разойтись «по-хорошему». Ну что, чья взяла, а?

Рюмин не отвечал. Он лежал на животе со связанными за спиной руками и тяжело дышал. Александр рывком поднял его на ноги, подтолкнул вперёд.

– Давай иди. И не вздумай шутить. Ты мне уже сильно надоел. Так что больше церемониться я с тобой не буду. Ты меня понял или повторить?

Свои слова старший лейтенант подкрепил тычком стволом автомата в спину немецкого агента.

– Всё я понял. Можешь не повторять.

Шёл Рюмин медленно, тяжело. Даже не шёл, а брёл, спотыкаясь через каждые несколько шагов. Уж очень сильно ему не хотелось садиться обратно в кузов полуторки. Он прекрасно понимал, что потом с ним будет. Сначала допросы, а потом расстрел. По закону военного времени. Никто с ним церемониться, конечно, не станет. Могут пообещать снисхождение, сказать, что трибунал учтёт его раскаянье, сотрудничество, а потом – расстрел.

И поэтому не шёл, а брёл Рюмин по лесу, лихорадочно соображая, как отделаться ему от старшего лейтенанта, как спасти свою жизнь.

– Слышишь, старший лейтенант, – сказал он. – Ну вот доставишь ты меня к своим, ну а дальше что? Тебе орден дадут? Или в звании повысят? А может быть, у вас есть денежные премии за поимку немцев? Тебе какая польза? Может, давай договоримся, а?

– Нет, Рюмин, ни о чём мы с тобой никогда не договоримся, – со злостью в голосе ответил Никаноров, – потому что ты предатель, и ответишь ты за своё предательство по всей строгости нашего советского закона.

Немецкий агент остановился, обернулся и закричал:

– Ты разве не понимаешь, что скоро здесь будут немцы?! Ещё день-два и всё, Брянск падёт, а потом и Москва. Ты разве это не понимаешь?! Соображать же надо своей дурной головой! Соображать!