Виктор Чехов - Разведчики

Выйдя из землянки вместе с Синюхиным, Иванов сел на потемневшую от времени скамью, пригласил присесть и Синюхина.

Глубокий снег укрывал землянки, толстыми хлопьями лежал на деревьях. Тяжелое свинцовое небо нависло над лесом, словно собираясь обрушиться и раздавить его. На ровной синеватой снежной пелене темнели строчки протоптанных пограничниками дорожек.

— Что у вас, старший сержант, несчастье какое или неприятность? — участливо спросил Иванов.

— Все благополучно, товарищ политрук, вчера даже карточку от жены получил.

— А ну-ка, покажите.

Синюхин достал небольшой блокнот. Между исписанными страничками был вложен снимок миловидной, совсем еще молодой женщины и пятерых толстощеких ребят. Старший смотрел исподлобья прямо в аппарат, сердито сдвинув ниточки бровей; рядом с ним двое мальчиков в длинных с поясками рубашках-косоворотках сжимали губы, видно, едва удерживая смех; две девочки — одна на руках матери прижалась к ее груди, вторая стояла рядом. От всей этой группы повеяло таким теплом, что Иванов невольно проговорил:

— Хорошая у вас семья, товарищ Синюхин! Ваш старший — копия моего Сергея. Пожалуй, одногодки. Сколько вашему?

— Федору-то? Десять уже, — с гордостью ответил Синюхин. — А это вот близнята.

— Петр и Павел?

— Они… А ваш-то где, товарищ политрук?

— Недалеко от Куйбышева, с матерью, у бабушки… Вижу я, загрустили вы, товарищ старший сержант.

Синюхин смутился:

— Есть маленько, так ведь без этого не проживешь. Семью свою я очень уважаю.

Иванов удовлетворенно проговорил:

— Как можно не любить семью?! Ты ее создал, болел душой, старался свою жизнь построить лучше. А какая ответственность лежит на родителях за воспитание детей…

— Понимаю, товарищ политрук… Дети у меня хорошие, стоящие.

Положив руку на плечо Синюхина, Иванов встал:

— Значит и грустить нечего. Идите готовиться. Вы в первый раз будете группой командовать? Если есть сомнения, вопросы или совет нужен — приходите. Буду у себя.

Возвратясь в землянку, Иван Титович прежде всего занялся осмотром пулемета.

Зубиков искоса поглядывал на своего начальника. Пограничники тоже следили за Синюхиным — все знали требовательность старшего сержанта. Никакая мелочь не ускользала от него. Хотя он и делал все медлительнее других, зато недоделок у него не было.

От пулемета Синюхин перешел к автоматам, потом оглядел бойцов, у Эйно Инари заметил плохо пришитую пуговицу на гимнастерке, у другого разведчика надорванный возле пряжки ремень.

— Во время похода чинить будем? — недовольно пробасил он. — Бросим врагов бить и починкой займемся? Там, сами знаете, чиниться некогда.

Закончив осмотр, Синюхин присел на нары. Некоторое время наблюдал, как товарищи готовились в поход, потом достал из нагрудного кармана гимнастерки письмо старшего сына, бережно разгладил его. В некоторых местах буквы еле заметны, но Синюхин хорошо знал содержание письма. Он только смотрел, не отрываясь, на этот листок, доставлявший столько радости и какой-то глубокой, особенной грусти. Сын писал о работе в колхозе, о школе, о силках, о рябчиках, которые не хотят ловиться, о матери: «Как и дома, работает в колхозе, бригадиром…»

«Помощник растет, — думал Синюхин, — уже матери помогает, за хозяина… Взять бы Зину, детишек на руки, всех вместе… повидать бы их скорее».

Невидящими глазами он продолжал смотреть на смятый листок.

— Теперь скоро домой, Иван Титыч, — подошел к нему Чаркин. — Крепко мы стали их бить.

Синюхин спрятал письмо и, ничего не ответив, вышел из землянки.

— Не к добру, товарищ старшина, затосковал наш ручпулеметчик, — обратился Зубиков к Чаркину. — Говорят, если раненый во сне или в бреду дома себя видит…

— Черт! Типун тебе на язык! — рассердился старшина. — И когда ты, Зубиков, поумнеешь? Бабьи поверья повторяешь, только воду мутишь!

Зубиков обиделся:

— Дак ведь не ему же я говорю.

— Чтоб над тобой не смеялись, — все так же сердито сказал Чаркин, — никому ерунды не говори…

Медленно, крупными хлопьями падал снег. Лес притих. Деревья, словно одетые, в белые меха, казалось, настороженно прислушивались к грохоту и гулу многодневных боев. Вот уже больше недели немецко-финские войска пытаются прорваться к станции Лоухи, но ближе, чем на сорок километров, им так и не удалось подойти к железной дороге. Дальнейший путь был прегражден частями Красной Армии, и яростные попытки немецко-фашистских войск прорвать в этом месте фронт терпели крах. С прибытием свежей фашистской дивизии войск «СС» — «Норд», особенно известной грабежами, насилиями и убийствами, наступление возобновилось. Командование оккупантов возлагало на эту дивизию большие надежды.