Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

— Добре.

— Много у вас кулаков было? — поинтересовался Клим.

— Та ни. Село наше малэ… Сусекин та Бородачов… А Заозерный то не куркуль. Дурный якись був мужик. Все добро свое спалил тай утик.

— Это я слышал. Михаил вот рассказывал… У вас сегодня, Демьян Петрович, в деревне праздник?

— Та не кажить мне за цей праздник!.. А шо я зроблю? Тяжко с цим дурманом бороться.

Кузьма Хоменко поправил сползшие на нос очки.

— С религией, Демьян Петрович, можно и днем бороться. Вот, к примеру, есть у вас на селе гармошка?

— Ну есть.

— Можете вы дать ее мне часа на два?

— Что ты задумал? — спросил Михаил.

— Ну, дайте гармошку — увидите…

Принесли гармошку. Кузьма растянул мехи, провел пальцами по басам.

— Пошли на площадь.

Михаил не верил в затею Хоменко, но Романов решил по-своему: «Пусть попробует».

На площади было уже не так людно, как утром, но в церкви народу было по-прежнему густо.

На убыль подалась и торговлишка. Почти все, что должно было быть продано, продали. Теперь и торговцы, и покупатели праздно шатались по ярмарке, лузгали семечки. Парни перебрасывались с девицами игривыми словами. Старики кучковались, усевшись на возах, на рогожных подстилках в тени деревьев. Среди мужиков было немало выпивших, но держались пристойно, тихо. Только Пашка-ключник, приблудный, живший в примаках у сорокапятилетней вдовы Аграфены, хватил с утра лишнего, что с ним случалось нередко, и начал было бузотерить. Но скоро угомонился и лежал теперь под акацией, похрапывая.

— Ну, начинай свою агитацию, — скомандовал Романов Кузьме.

— Щас.

Хоменко вышел на середину базарной площади. Огляделся, как бы призывая всех обратить внимание на него, и растянул мехи. Мелодия «Варшавянки», возникшая сначала робко, загремела громче, подкрепляемая басами. За «Варшавянкой» грянули «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу». Из старой гармошки Хоменко старался выжать все, что можно.

Вокруг Кузьмы стали собираться люди. От шума проснулся Пашка-ключник. Поднялся, пошел к музыканту, диковато улыбаясь, блестя пьяными маслеными глазами, работая костлявыми локтями.

— А ну! Пусти… Пусти, тебе говорят!..

Наконец он пробился в центр круга, подбоченился и вдруг… пошел вприсядку, в пляс, с трудом удерживая равновесие, выбрасывая в стороны длинные ноги, вызывая смех толпы.

Кузьма покраснел от неожиданности, от неловкости. «Вприсядку под такую песню?!» Скрипнул еще несколько раз на гармошке и, не зная, что делать, умолк.

— Давай! Давай! — закричал Пашка, дрыгаясь из последних сил, но тут, видно, земля пошла у него перед глазами кругом, и он свалился на бок, в пыль.

Из толпы вынырнула Аграфена, схватила полюбовника за шиворот, бранясь, что испачкал обновку, купленную к празднику, потащила домой. И снова вроде можно было начинать концерт. Но тут из церкви вышел священник и направился прямо к Кузьме.

Кузьма снова заиграл, и как можно громче. Толпа расступилась перед священником. Он подошел к играющему и бросил к его ногам полтинник. Недоуменно всхлипнула гармошка и снова смолкла.

И к ногам Кузьмы полетели медные пятаки и копейки. Кузьма стоял красный, пот градом катился по его лицу. Язык будто отнялся. Неловкое молчание длилось всего две-три секунды. Люди стали расходиться. Опомнившись, Хоменко закричал:

— Куда же вы?! Я ж не за деньги! Я ж для вас…

— В городе рабочий класс давно попам на горло наступил, а вы тут цацкаетесь с ними! — гремел Романов, потрясая кулаками перед носом Демьяна Путивцева, будто он был виноват в случившемся. — Ну, каков подлец!.. Какой ловкий ход!.. По закону его и взять нельзя… — немного остыв, уже мягче говорил Клим.

— О! По закону и не можно! — обрадованно согласился Демьян.

К вечеру подъехала долгожданная кинопередвижка. Привезли ленту «Медвежья свадьба». Между двумя столбами на базарной площади натянули сшитые вместе четыре простыни. С наступлением темноты почти все село снова собралось здесь. В Солодовке кино крутили в третий раз. В первый раз движение человеческих фигур на экране вызвало у сельчан такие бурные чувства, что и скрипача, прятавшегося за экраном, не было слышно. Читать многие не умели, некоторые читали, но по складам — и титры прочитывать не успевали. В следующий раз комсомольцы организовали дело по-другому. Самый голосистый и грамотный парень в селе Спирька Кобяков стоял на возвышении, на столе, и что есть мочи, в полную силу молодых легких, как можно громче, читал титры. Скрипача попросили играть потише. Бабки сдвинули платки с уха. Все липли ближе к тому месту, где возвышался Спирька. Так было и на этот раз.