Амаяк Сирас - Арарат

Чуть поодаль беседуют Парандзем и Маргарит, держа за руки Тиграника.

Над гулом толпы взлетает голос Цовинар:

— Идут, бабушка, идут! Вон качается знамя… вон и сами они!..

— Уже, Цовинар-джан, уже?! Говоришь, Асканаз впереди?.. Где же он?.. Не вижу я его!..

Цовинар будто снова превратилась в маленькую девочку. Не отвечая на расспросы бабушки, она радостным визгом встречает появление каждой новой колонны.

Чеканя шаг, подходили ряды. Над головами бойцов плескались алые знамена, на груди прикреплены были цветы, преподнесенные в пути, на станциях, на перроне и на улицах Еревана.

На трибуне сменялись ораторы — ученые, рабочие, колхозники. Каждому хотелось сказать задушевное слово, выразить по-своему волновавшие всех чувства. Но внимание собравшихся было приковано к рядам бойцов, каждый старался найти знакомое лицо.

На трибуну поднялся Араратян. Все взгляды устремились на него. Всем вспомнилось то же самое знамя, тог же Араратян на этой же трибуне три года назад… Тогда он давал обещание, а теперь…

Но вот на площади наступило глубокое молчание.

— Ликуй, родная страна, радуйтесь, матери, сестры, и братья! Мы свято выполнили ваш священный наказ! В правой войне победила Советская Армия, победили советские народы, возглавленные старшим братом — великим русским народом. Ныне мы вкладываем наши мечи в ножны. Мы воины, но мы не поклонники войн между народами. Многие из бойцов моей дивизии завтра пойдут работать плечом к плечу с вами, умножать богатства страны и мирно созидать. Но есть еще на земном шаре люди, у которых разгораются глаза на чужое достояние. Мы обещаем быть бдительными, зорко охранять нашу страну от любителей чужого добра. Испытания последних лет научили нас, как надо защищать Родину и честь родного народа!

Громовое «ура» заглушило последние слова. К рядам бойцов хлынули родные и друзья. Мечты, тоскливые мечты долгих, мучительных ночей стали явью — сын, муж, отец, жених вернулись домой. Какая же мечта могла быть такой светлой и радостной, как эта действительность?!

Шогакат-майрик и Цовинар наконец удалось добраться до Асканаза.

— Дядя, милый!.. — воскликнула Цовинар и почти прыгнула на шею Асканазу. — Подожди, расцелую тебя за всех!.. Вот так… так! Горжусь тобой, радуюсь, что ты наш, наш родной, мой собственный дядя!.. — сыпала она скороговоркой, покрывая поцелуями лицо Асканаза.

Не скоро вспомнила она, что рядом стоит, вся в слезах, ожидая возможности обнять Асканаза, бабушка ее, стоят отец и мать и еще много людей, желающих пожать руку Асканазу…

А чуть поодаль, в большой группе людей, слышалось произносимое на разные голоса одно и то же имя: «Ашхен… Ашхен!…»

В эту минуту даже совершенно незнакомые люди казались Ашхен родными и близкими — ведь теперь она могла смело смотреть всем в глаза!

— Дорогу… дорогу! — выкрикивал какой-то высокий человек, подхвативший под руку Парандзем и поднявший на плечо себе Тиграника. — Дайте дорогу! Иди к своей маме, мой маленький!

Точно проплыв по воздуху, Тиграник упал в объятия матери. Стоявшие кругом на минуту замерли, молча глядя на прижавшихся друг к другу мать и ребенка.

Со следующего дня дивизия приступила к занятиям мирного времени.

Вечером, после ужина, бойцы смотрели новую кинокартину в зале казармы.

Первая рота батальона Гарсевана Даниэляна была в каком-то приподнятом настроении. Часть бойцов под руководством Ваагна приводила в порядок просторную, длинную комнату с расставленными в ряд койками. В центре ее было оставлено свободное пространство. Здесь стояла отдельная койка. Ваагн сам внимательно осмотрел ее, оправил на ней покрывало, стер пыль с карточки, вставленной в рамку и прикрепленной к изголовью.

По шоссе, ведущему к казарме, катила в это время автомашина. Рядом с Ханум Аветисян сидел Гарсеван.

За последний месяц демобилизовано было много бойцов. Ханум встречала их или в колхозе имени Микояна, или в ближайших селах, а иногда выезжала для встречи и на станцию Октемберян. Обнимая и целуя бойцов, она с волнением шептала:

— Словно Унана моего встречаю, Унана моего обнимаю!.. Здоровья и удачи вам желаю, желаю, чтобы добрыми сыновьями вы были, чтобы с любовью относились к вашим женам и детям!..

Ханум часто слышала, как вокруг нее называли заветное имя сына — У н а н А в е т и с я н… Слышала — и болело у нее сердце так, как способно болеть лишь скорбящее сердце матери. Но Ханум старалась не показывать людям своего горя. На станции, куда она ездила встречать бойцов, к радостному смеху часто примешивались горькие слезы, многие матери, жены и дети узнавали о гибели близких… Но Ханум не плакала и других уговаривала не плакать, чтобы слезы скорби не омрачали радости вернувшихся.