Джеймс Олдридж - Я убиваю фашистов

Фабиано снова покачал головой. Он поглаживал пиджак, лежавший у него на коленях, и смотрел на длинную спину священника. Вульф не заметил этого священника на улице во время стрельбы, но, должно быть, он прятался где-то поблизости и все видел.

— Почему вы не хотите назвать тех двоих? — Американец старался говорить мягко.

— Разве священник не назвал вам их?

— Вы признаете, что эти люди вам знакомы?

— Я ничего не признаю. Ведь вы верите священнику. — Фабиано сказал это с отвращением, и чувствовалось, что он начинает сердиться. — Вот и расспросите его. Ему, видно, не терпится рассказать, кто расстрелял фашистов. Я что-то не помню, чтобы этот arlotto с таким рвением выполнял свой гражданский долг при фашистах. Пять лет он был их лучшим другом. Это вам каждый подтвердит. И его никогда не беспокоило, что фашисты расстреливают нас.

— Я не могу оправдать открытое человекоубийство, — священник сказал это, не поворачиваясь к Фабиано лицом.

— А тайное человекоубийство — то, чем занимались ваши политические друзья, вы можете оправдать?

— Я в политику не вмешиваюсь.

— Вы помогаете фашистам держаться у власти, — сказал ему Фабиано со злостью. — А это уже политика. Вы ведь не мешали им, правда?

— Ну, довольно, — сказал англичанин.

— Что довольно? — Фабиано встал и подошел к столу.

— Мы здесь не для того, чтобы судить вас, — сказал американец.

— Но вы меня судите, — гневно сказал Фабиана. — Вы судите меня, чтобы установить, подлежу ли я вашему военному суду, или просто меня надо выдать опять фашистам. Что же вы за люди такие? Зачем вы здесь? Кого вы представляете?

— Мы представляем союзную администрацию, — торжественно сказал англичанин.

— Какие у вас задачи?

Амготовцам не понравилось, что Фабиано повысил голос. Они не ответили ему.

— Объясните мне, зачем вы здесь?! — закричал Фабиано еще громче.

— Вам известно, зачем мы здесь, — осторожно ответил американец.

— Ничего мне неизвестно! — Фабиано указал на него пальцем. — Я думал, что великие народы Америки и Англии придут к нам, чтобы перебить фашистов. Разве вы не воюете с ними? Но вы начали с того, что сказали «Ben venuto» маршалу Бадольо. Потом стали поучать нас кланяться Умберто, сыну марионетки. А теперь судите нас за убийство фашистов. Так зачем же вы здесь?

— Мы здесь для того, чтобы предупреждать излишние эксцессы, — сказал англичанин.

Фабиано сплюнул на запыленные башмаки священника.

— А разве убить фашиста — излишне?

— Нельзя сгоряча убивать людей. — Англичанин опять настроился миролюбиво.

— Я вам уже сказал, что это вовсе не было сгоряча! — закричал Фабиано. — Я долго готовился к этому. Я выбрал самых крупных работников. Ведь это же фашисты, как вы не хотите понять! Какой же еще с ними может быть разговор? Их надо убивать. Они убивали нас. Они убивали вас. Они одни виновны во всем. А вы называете это излишним эксцессом. Неужели вы не понимаете, что произошло в Италии?

— Я все понимаю, — сказал американец. — Но видите ли, Фабиано, во всяком деле нужен правильный подход. Вы действуете теми же методами, какими действовали сами фашисты. Вы устроили засаду на улице и перестреляли своих политических противников. Вы действовали методом террора. А мы отстаиваем законы демократического правосудия, а не систему террора. Если мы станем поощрять подобные вещи, в Италии воцарится анархия.

— Для фашистов закон один — смерть.

— Вы, может быть, и правы, — сказал американец. — Но применять этот закон следует правильно.

— Я и применил его правильно, — со злостью сказал Фабиано. — Я их расстрелял.

— Вы взяли на себя слишком много. Существует судебная процедура. Никто не вправе единолично решать вопрос о преступности человека и расстреливать его.

— А кто же это будет решать?

— Ваши судебные органы.

— Фашистские суды! — вскричал Фабиано.

— У вас теперь будут новые суды.

— А при чем тут суд, если я убил фашиста?

— Суд будет судить всех фашистов.

— Зачем их судить? — Фабиано выходил из себя. — Мы все о них знаем. Мы знаем, что они сделали. Мы знаем, что они сделают еще, если мы оставим их в живых. Вы не знаете, что это за люди. Это очень опасные люди. Неужели вы не понимаете? Мы знаем, что они убивали нас. Вот теперь мы и убиваем их. Разве это неправильно?

— Дело обстоит не так просто, — нетерпеливо возразил англичанин.

— Очень просто. Мы десять лет терпели фашизм, и для нас все очень просто. Для вас это не просто, потому что вы смотрите на дело со стороны, сверху. А для нас тут сложности нет. Расстрелять, и все. Этот самый монсиньор, — обращаясь к американцу, сказал Фабиано, — день за днем наблюдал, как фашисты истребляли и уничтожали нас, и не возмущался этим и не пытался помешать. Он никогда не помогал тем, кто боролся против фашистов. Он спокойно смотрел на все, что фашисты творили здесь, он даже работал с ними. Кем надо быть, чтобы спокойно смотреть на фашистские бесчинства? Смотреть на все это и не испытывать ярости, желания вслепую броситься на фашистов и убивать их! Я набожный человек, синьоры. Я набожный, а этот монсиньор — нет. Кто мирился с фашистами, кто благословлял их действия, у того черствая душа и циничный ум. Кто же из нас зверь? Он или я — я, расстреливавший их?