Велько Ковачевич - Молодой лес

— Да. Перед Испанией.

— Тогда ты их знаешь.

— Не особенно. У меня не хватало смелости отнимать у полицейских дубинки.

— И мне не удалось отнять.

— Зато ты их попробовала.

— Товарищи меня хвалили. Но моя радость не была полной. Боялась, что они узнают об отце. Я ведь замечала, что о некоторых встречах мне не говорят. Меня это мучило, я видела, что мне верят и все же что-то скрывают. Все больше боялась: а вдруг узнают об отце и объявят мне бойкот?.. Я ведь с детства знала, что такое бойкот, но в университете это пострашнее.

Никогда не забуду случай с одним студентом. Его задержали вместе со мной. Пока он сидел в тюрьме, вокруг только и говорили, что о его геройском поведении. Но вдруг за день-два до его освобождения нам сказали, чтобы мы сторонились этого парня. При встрече все отворачивались от него, как от прокаженного. На его «здравствуй» — никакого ответа. Все его попытки объясниться с нами, заговорить с кем-нибудь были напрасны.

Во время обыска у него на квартире нашли манифест и пачку прокламаций. В полиции истязали его, требуя выдать человека, давшего ему весь этот материал, но не добились ни звука. А в соседней камере сидел его друг, которого обвиняли, что он распространяет запрещенную литературу. В его камере допросы не прекращались ни днем ни ночью. Палачи, один искуснее другого, старались заставить его заговорить. Удары и стоны неслись по всему этажу, пугая тех, до кого еще не дошла очередь. Спустя месяц в камере все стихло. Среди заключенных прошел слух, что сидевший там товарищ умер под пыткой. Это была хорошо задуманная ловушка полиции. В действительности этого коммуниста ночью, тайно перевели в другую тюрьму и распустили слух, что он умер. И тут наш герой, которым все восхищались, решил признаться, чтобы облегчить себе пытки, что, дескать, получил манифест и листовки от товарища, который скончался. А мертвого ведь полиция не станет истязать. Этого было достаточно, чтобы объявить малодушному бойкот. Думаю, что и сейчас с ним никто не общается. Теперь понимаешь, что меня ждало, если бы товарищи узнали об отце. Какой страх я пережила…

Год назад мне сказали, чтобы я пришла на какую-го встречу на Тушканац. Раньше меня никогда не звали ни на одно из тайных совещаний. Сколько страха я вытерпела из-за этого приглашения! Шла туда с большим волнением, стараясь не опоздать. Там меня ждали пятеро хорошо знакомых студентов. Держались они со мной как-то иначе, серьезнее.

«Знаешь, Весна, почему позвали?» — спросил один.

«Нет», — ответила я.

«Ты чем-то очень взволнована?»

«Признаюсь, да. Не знаю, о чем пойдет речь».

«А что-нибудь предполагаешь, Весна?»

«Да, к сожалению, предполагаю. Знаю, что меня ожидает, но ничего сделать не могу. Моя тайна будет преследовать меня до гроба. Я хотела об этом вам рассказать давно, но не хватало смелости. Стыдилась». — Так начался мой рассказ об отце, как этот — сегодня ночью. Все им рассказала.

«Слушай, Весна, отец отцом, а ты — это ты… Мы принимаем не его, а тебя. Теперь тебе придется перевоспитывать отца. А тебя мы позвали, чтобы сообщить, что ты принята в СКМЮ [1] СКМЮ — Союз коммунистической молодежи Югославии. — Прим. ред. ».

Все начали поздравлять меня, целовать. Вот это главное. Тех студентов нет здесь, и за меня некому поручиться. Они, я уверена, где-то сражаются. Может быть, мне когда-нибудь улыбнется счастье и кто-нибудь из них подтвердит мои слова.

— Почему же ты не связалась с движением Сопротивления здесь?

— Здесь бы мне не помогла красная книжка. Тут для всех я дочь Сильного. Я пробовала, как только вернулась сюда. Пошла к некоторым, зная, что они члены партии: их арестовывали много раз. Они молча выслушали меня и ушли, не сказав ни слова. Хуже всего, что они с тех пор меня считают полицейской ищейкой, я уверена. Я ведь дочь Сильного, не так ли?

Несмотря на эти неудачи, я не теряла надежду, не сидела сложа руки и не ждала милости. Стучалась во все двери. Передо мной не отворилась ни одна. Тогда мне в голову пришла мысль: сжечь этот дом!

— Это было бы глупо.

— Иногда и глупость можно оправдать. Думала, что таким путем заставлю людей поверить мне. Другого пути я не знала. Тот, кто не переболел моей болезнью, с трудом поймет меня.

Витуна не понимает ничего, кроме действительности. Доверие здесь не легко заслужить. Здесь все подчиняется своим законам. И мое решение поджечь дом было всего лишь частицей этой суровой действительности.

Вот так, местью отцу, я хотела снискать доверие людей. Прежде чем это сделать, я обратилась с письмом к двум товарищам, к которым уже обращалась раньше. Написала, что подожгу дом в воскресенье утром, чтобы уверить их в своей искренности. В этот же день мое письмо вернулось с замечанием, что их не касается ни судьба дома, ни моя судьба. Это письмо и сейчас при мне. Вот, взгляни…