Тихомир Ачимович - Космаец

— До них часа два ходу.

— Теперь уж дойдем, раз мы столько прошли.

— А черт его знает!

— Отсюда до Сербии недалеко. Только через Дрину переправиться, — не сказал, а выдохнул Космаец. — Вот там мы поблаженствуем: и вино будет, и ракия, хочешь кукурузного хлеба — пожалуйста, хочешь пшеничного — извольте, а уж какие девушки нас ожидают…

— Смотри, чтобы тебя Кати́ца не услышала, — пошутил кто-то из бойцов. — Берегись.

— Лучше ты берегись сербиянок.

— О-хо-хо… Я боюсь, что четники украли всех твоих девушек.

— Насчет девчонок — не знаю, но ракия найдется, — не упустил вставить словечко политрук Стева.

Между тем тропа вышла на широкое плоскогорье, и перед глазами партизан потянулись сгоревшие хутора, заброшенные пустые становища, убогие клочки земли, огороженные низкими каменными оградами и заросшие молочайником и бурьяном. И нигде не видно ни одной живой души. А горцы хорошо знают, как обычно кипит в это время жизнь на становищах, какую чудесную песню вызванивают колокольчики коров и овец, как рычат пастушьи псы на незнакомых гостей и как пахнет парным молоком. А сейчас все печально молчит. Ни блеяние ягнят, ни дорогие чобанскому сердцу севдали́нки [10] Севдали́нка — любовная песня. не нарушают тишины гор, только галька поскрипывает под ногами усталых солдат. Когда взошло солнце, из глубокой травы вспорхнули серые перепелки, жирные, как горные курочки. Раздалось несколько выстрелов, их эхо долго разносилось по горам.

— Напрасно тратите патроны! — сердито прикрикнул командир роты на бойцов, которые стреляли в птиц.

Это были его первые слова за всю дорогу. Опираясь на кизиловую палку, весь в повязках, он устало тащился перед ротой. Ему этот переход достался тяжелее, чем кому-либо. В последние дни его мучил жар, трясла лихорадка, ноги подгибались, а перед глазами плыли круги, ему казалось, что горы танцуют. Измученный болезнью, Иво Бо́жич больше походил на покойника, чем на командира лучшей роты в бригаде. О нем рассказывали удивительные вещи, но, глядя на его худое лицо и узкие плечи, в эти рассказы трудно было поверить. Бойцы мечтали, что после войны именно с таких людей будут писать картины и лепить скульптуры. На его теле не было места, не тронутого пулей.

— Космаец, проверь бойцов, — приказал он взводному, — посмотри, все ли идут? Может, кто отстал?

— Сейчас не отстают. Это не сорок второй год, когда кто-нибудь мог «заблудиться» и больше не находил свою роту, — вставил слово Стева, оказавшийся рядом.

— Я тоже думаю, что отставших не будет. Русские приближаются.

Каждое упоминание о скорой встрече с русскими придавало партизанам силы. Все верили, знали, что с приходом русских частей война кончится, придет свобода и новая жизнь. И хотя никто в, точности не знал, как будет выглядеть эта новая жизнь, все были уверены, что она будет лучше той, которую они ведут сейчас.

— Даже Ра́тко здесь, вон ползет, — сказал Космаец, увидев неуклюжего маленького бойца. — Если он не потерялся, то уж никто не отстанет.

Ра́тко был самый молодой боец в роте. В партизанах он всего несколько дней. Стева нашел его на какой-то железнодорожной станции, паренек прятался под лавкой в зале ожидания. Усташи и немцы бежали, а он забился в угол и дрожал от страха. Потом партизаны узнали, что он прислуживал усташскому сержанту, выполнял его поручения, носил воду, чистил обувь, колол дрова и получал в награду здоровые оплеухи.

— И как это ты ухитрился найти такого теленка, — пошутил взводный. — Вот счастье-то привалило. Немцы боятся его, как ослиного хвоста.

— Ладно, Космаец, оставь, — заступился за парня Стева. — Он ведь совсем мальчишка, да еще забитый, бедняга. Погоди немного, увидишь, мы из него такого партизана сделаем…

— Держи карман шире. Выйдет партизан из такой мямли, как бы не так. Когда мы заняли Ку́прес, он увидел радиоприемник, вылупил глаза, а сам и спрашивает: «Как мог поместиться человек в таком маленьком ящичке?»

— Ну, это не беда. Он небось за всю жизнь и хлеба ни разу досыта не ел, а ты говоришь, радио… О, товарищи, вот и село близко! — воскликнул Стева и зашагал быстрее.

Колонна медленно спустилась с горы и вступила в небольшое боснийское село, лепившееся на каменистых склонах, оно было пусто и сумрачно. Дома сожжены, дворы заросли бурьяном и лопухами. Нигде ни души.

— Эх, вот здесь мы отдохнем, — сказал Звонара и вытянулся на краю пустыря у дороги. — Даже на душе полегчало.