Тихомир Ачимович - Космаец

— Оставь меня в покое, — не открывая глаз и не поднимая головы, сквозь зубы проговорил Звонара и, словно в бреду, добавил: — Теперь все пропало.

Космаец больше не слушал. Он не стал поднимать его, а двинулся дальше, освещая лицо каждого мертвеца. Никому ничего не говоря, он искал своего брата. Он надеялся его найти и, ненавидя как врага, чувствовал, что продолжает любить как брата. Бродя по полю боя, заглядывая в палатки, изрешеченные осколками и пулями, разглядывая мертвые заросшие лица четников, он вспоминал далекие дни детства, свой дом и больше всего думал о старой матери. Переживет ли она, узнав, что погиб ее любимец? От захваченных в плен четников он узнал, где была палатка командира, но она оказалась пустой, только перед входом в крови лежала убитая молодая женщина с длинными черными волосами, обмотанными вокруг головы. Немного подальше лежали два четника в сапогах и в черных суконных костюмах, обшитых шелковыми шнурками. Один был похож на Драгана, такое же продолговатое лицо, черные густые брови. Космаец наклонился над ним и в луче фонарика увидел серьгу в ухе. Брат никогда не носил серьги. За палаткой командира в какой-то яме Космаец увидел сгорбленную черную фигуру. Луч света упал на винтовку, лежавшую на коленях четника.

— Руки вверх! — приказал Космаец, увидев, что человек жив.

Четник не шелохнулся, только плечи его мелко задрожали.

— Стреляй, стреляй, меня тоже застрели, — сквозь рыдания бормотала черная фигура. — Все, все погибло… Зачем мне теперь жизнь… когда вы дитя мое убили, единственного моего сына убили, — фигура медленно подняла голову к небу и стала причитать, как причитают женщины на кладбище. — И зачем вы его убили? Люди, неужели вы с ума сошли, почему вы убиваете друг друга, почему это с сыном моим такая беда случилась…

Это был настоящий сербский крестьянин с худым изможденным морщинистым лицом, с длинной белой бородой, в старом гуне, заштопанном на локтях белыми нитками, в потертой папахе. На скрещенных по-турецки ногах были опанки и длинные, почти до колен, белые носки. Перед стариком лежал молодой безбородый паренек, с льняными, рассыпавшимися по земле волосами. Казалось, старик подостлал ему под голову охапку соломы. Он словно улыбался, во рту виднелся серебряный зуб, глаза прищурены, только шея в крови.

Через плечо у паренька висела длинная пулеметная лента, набитая патронами, а из-под гуня торчал нож и две продолговатые немецкие гранаты.

— Мое дитя не виновато, — причитал старик, — его заставили идти на эту бойню, заставили. Горе мне, кормилец мой, неужели ты никогда больше не встанешь, ответь же, отец тебя спрашивает. И я пошел, сынок, чтобы спасти тебя, бросил дом и пошел с тобой, горе мне, что же они сделали, за что же это они тебя, бедного, убили. Встань, кормилец мой, встань, пойдем домой, мать посмотрит на нас…

Космайца пронизала тяжкая тоска, глаза его наполнились печалью. Несколько минут он молча смотрел на мертвого юношу и на старика, который причитал над ним, потом повернулся и не спеша двинулся к отряду. И еще долго в ночной тишине звучал голос старика, оплакивающего единственного сына.

Партизаны не тронули его. Они даже не взяли у него винтовку.

Воздух в погребе был тяжелым и удушливым. Пахло заплесневелыми бочками, солениями, перебродившей сливой и мышиным пометом. На каждом шагу Мрконич спотыкался о какие-то тряпки, наступал на сваленные по углам инструменты, стукался о бочки и, бродя в темноте, скверно ругался. Он знал, что это его последние шаги, и хотел пережить в воображении все то, чего уже не сможет пережить в реальности. Холод погреба вернул его к сознанию, он леденил кровь и пронизывал кости. Мрконич не ощущал боли в искусанных руках, перестал обращать внимание на веревки, врезавшиеся в тело. Нужно было что-то предпринять, чтобы выбраться отсюда, спасти голову, но как? Каменные стены деревенских погребов такой толщины, что даже снаряд не пробьет их с первого попадания. Узкие окошечки с железными решетками, а у дверей — часовой. Наверху, в комнате над погребом, послышался глухой топот тяжелых башмаков, торопливые голоса, команда, и через минуту, вое стихло. Мрконич вздрогнул. Вероятно, роту подняли, готовятся к маршу. Веки его опустились, показалось, что щелкнула дверная щеколда. И словно из какого-то тумана надвинулись на него черные зияющие дула нацеленных винтовок. Шесть винтовочных дул смотрят ему в грудь.

Расстрелом командует Ристич. Комиссар улыбается. Он не спешит давать команду, шагает у края выкопанной могилы, и, когда он наклоняется, чтобы проверить ее глубину, кто-то из бойцов стреляет в него. Ристич падает в могилу. Он даже не успевает крикнуть. Все оставляют винтовки, бросаются к комиссару, а Мрконич оказывается один. Руки у него развязаны, веревка падает в траву. «Дурень, чего ты ждешь? Беги, пока тебя никто не видит», — слышит он знакомый голос Звонары и бросается через зеленое поле. Ему вслед стреляют из винтовок, но пули свистят высоко над головой… Что-то обрывается в груди. Сердце возбужденно колотится. Кровь волнами ударяет в голову.