Тихомир Ачимович - Космаец

В роте знали, что он из Черногории, а его белые оборванные штаны, в которых он пришел в партизаны, молчаливо свидетельствовали, из какой он семьи. Он учился шесть с половиной лет, а окончил три класса начальной школы. Когда началась война, отец спрятал его на горном пастбище, где он пас скот. Но гражданская война ходит по лесам да по горам, усташи случайно наткнулись на Звонару, обвинили его в содействии партизанам и угнали в концлагерь. Два месяца он терпеливо и послушно работал — чинил дороги, взорванные партизанами, копал могилы для погибших усташей, рубил в лесу дрова, а ночами не мог уснуть: его грызли вши и будила стрельба. Однажды ночью он лежал на голых досках, прижавшись к стене, словно хотел спрятаться от пуль, которые дырявили стены и крошили черепицу на крыше. И почти лишился сознания, когда его вывели из барака. В багровых отблесках пламени он увидел неизвестных людей с винтовками за спиной и звездами на шайкачах. Если бы его не захватил людской водоворот, который вынес его из-за колючей проволоки и увлек за собой из города в лес, он, верно, так и остался бы стоять как статуя у барака.

В первые дни после освобождения из лагеря партизаны не дали ему винтовки, а сам он и не попросил.

Он молчаливо шагал за колонной, согнувшись под тяжестью ящиков с боеприпасами, помогал санитарам переносить раненых, подсоблял уставшим стрелкам тащить пулеметы. Но вскоре ему удалось раздобыть двустволку, а позднее и настоящий немецкий карабин с желтоватым прикладом, кожаным ремнем и десятком патронов. В первом же бою он сам захватил немецкую деревянную гранату, это его ободрило. Гранату он до сих пор так и не использовал и таскал ее за собой, привязав на веревочке к поясу.

Звонара привык к боям, к трудным переходам и многодневным голодовкам, постепенно у него развязался язык, и он прослыл известным балагуром. Может быть, именно поэтому ему не доверяли автомата, а уж о пулемете и мечтать было нечего. Военным обучением он совсем не интересовался, а на занятиях чаще всего спал. И сейчас, выполнив приказ взводного, он стянул башмаки и вытянулся на солнышке, как; большая дворняга.

— Храпит, стрелять мешает, — сказал Мрконич Владе, кивая на Звонару. — Посмотришь на него, и самому спать захочется.

Штефек подкрался к Звонаре, пошарил у него в карманах, но ничего не нашел. Тогда он вытащил листок бумаги из пестрой сумки Звонары и только собрался бросить сумку на место, как увидел, что из нее выпала на землю ржавая лошадиная подкова. Он не знал, что с ней делать, поднял было ее, собираясь бросить, но тут же передумал и сунул подкову назад в сумку.

«Смотри-ка, мы его в СКОЮ приняли, а он таскает в сумке подкову, — подумал Штефек и с невольным злорадством засунул бумажку между пальцами Звонары: — Вот поджечь, пусть хоть весь сгорит со своим суеверием, а то надеется на какие-то старые железки». Влада вытащил спички и поджег бумагу.

Мягкая засаленная бумага загорелась быстро. Звонара дернулся, будто рядом с ним разорвалась граната, выпучил глаза и, увидев огонь между пальцев, завопил:

— Вы что, решили меня живьем зажарить и съесть?

На поляне раздался хохот. Партизаны больше всего любили посмеяться. С песней и смехом шли в бой, песня и смех всегда были с партизанами, как честность с порядочным человеком.

— А из тебя, Звонара, выйдут неплохие чева́пчичи [24] Чева́пчичи — национальное кушанье из молотого мяса, поджаренного на вертеле. , — пошутил Милович.

— На две роты хватило бы, — серьезно подсчитал Штефек.

Звонара дул на обожженные пальцы и ругался:

— Зубы сломаете, черные дьяволы.

— Если нам не понравится, собакам бросим.

— Хорошему же вас научили в партизанах, — огрызался рассерженный Звонара, сверкая глазами. — Ревете, как голодные лошади.

— Бедняга, он даже не знает, что лошади ржут, а волы ревут.

Звонара взглянул на Штефека и только подумал, как бы получше выругаться, как где-то в горах залаял пулемет и ударило несколько винтовок. С деревьев полетели испуганные птицы. Над лесом закаркали вороны. За день, проведенный в Шишарке, бойцы уже привыкли к спокойствию и словно забыли, что их ждут бои, поэтому выстрелы встревожили их.

— Какой там черт веселится? — озабоченно спросил Милович взводного.

— Видно, разведка разгулялась, — предположил Космаец, — а ты что, боишься?

— Не в этом дело, — ответил за Миловича Штефек, — но лучше бы нам здесь не встречаться.

Все замолчали. Они забыли в этот момент о занятиях, уселись на солнышке, сняв рубахи, крошили старые дубовые листья, крутили из газет цигарки и дымили вовсю. В стороне от мужчин сидела Катица Бабич, молча, задумчиво смотрела куда-то в сторону. Рядом с ней лежал автомат и сумка от трофейного противогаза, набитая запасными патронами.