Тихомир Ачимович - Космаец

В сорок третьем году Катица тяжело болела сыпняком, и в госпитале ей обрезали длинные девичьи косы, которыми она так гордилась. Теперь она лихо, немного набок, носила шайкачу, из-под которой всегда выбивалась пушистая прядь волос. И только шелковая красная косынка, видневшаяся из-под английской куртки, выдавала девушку.

— Ты почему не отдыхаешь, — спросила она Мрконича. — Опять будешь говорить, что нас погнали, как усталую скотину?

— Прошу тебя, друга́рица, не смейся надо мной, — опустил глаза Мрконич. — Я не заслужил этого… Разве я плохо воюю, я такой же гранатометчик, как и все товарищи. И мне тоже часто грозит опасность, чем же я отличаюсь от них? Нет. А то что я тебе давеча сказал, так ведь я не хотел никого обидеть или там оскорбить. Клянусь своим счастьем! Если я тебя оскорбил, прости меня.

— Да ладно, брось… Сейчас не время разбираться, кто больше пользы принес в нашем деле, в нашей борьбе. И славу делить не время, да к тому же борьба наша так неизмерна, что нельзя каждому выделить от нее по кусочку. Мы все воюем, одни больше, другие меньше, да только все за одно дело воюем. Никто тебя не может обвинить за то, что ты не был на Суте́ске или Зеленго́ре. Все мы не могли быть там…

«Видел я вашу Сутеску». — И у него перед глазами замелькали картины тяжелой партизанской битвы, откуда он едва унес ноги.

Краткая пауза. Катица сняла шайкачу, надела на голову венок и стала подбирать рассыпанные цветы. А Мрконич пристально смотрел на нее. Она была загорелая, обветренная, но такая красивая. Он вздохнул.

— А тебе будет жалко, если я погибну? — вдруг спросил Мрконич и вперил в девушку совиные глаза. — Я чувствую, живым мне не быть. Жаль только, что обо мне и поплакать некому.

Катица по-детски надула губы, а лицо у нее покраснело.

— А что-нибудь более умное не приходило тебе в голову?

— Если ты погибнешь, я буду плакать. — Мрконич просунул руку сквозь ограду и осторожно коснулся девичьей руки. — Буду плакать, потому что ты мне очень нравишься.

Девушка вздрогнула, отняла руку и словно хлестнула его резким взглядом.

— Как тебе не стыдно, — оскорбленно бросила она, повернулась к нему спиной и вышла из садика на широкий двор, где без дела слонялись бойцы.

«Напрасно ты притворяешься невинной, — провожая ее похотливым взглядом, подумал Мрконич. — Знаю я, чего ты стоишь. Поглядеть — так настоящий ягненок, а на кого ты похожа, когда спишь под одним одеялом с Космайцем?»

Катице и в голову не приходило, что о ней подумают, да и не было другого выхода: спать всегда приходилось рядом с кем-нибудь из бойцов, как рядом с ними приходилось идти в атаку.

И сейчас, как будто бы назло Мрконичу, она легким танцующим шагом пошла через двор и присела в тени дерева, где отдыхал Космаец. Осторожно, чтобы не разбудить, Катица смотрела на его сведенные тонкие брови и длинные ресницы. На сердце у нее потеплело. Как хороши эти минуты покоя. Все усыпила сладкая летняя тишина. Нигде не слышно выстрелов. А вместо удушливого запаха пороха она вдыхает аромат цветов, из леса доносятся веселые трели птиц, полные неги.

Катица, как и большинство девушек, не любила в редкие спокойные минуты вспоминать о прошлом, полном трудностей и бед. И не только на привале, даже на марше она думала о приближении дня победы и о свободе, которую принесет победа. В такие минуты глаза у нее становились огромными, а лицо светилось ясностью и весельем. И как тяжело становилось, когда вспоминалось прошлое, погибшие товарищи, когда казалось, что она снова слышит тяжкие стоны, видит изуродованные, окровавленные тела…

«Если бы горы могли говорить, господи, сколько великолепных сказок рассказали бы они. Но скалы мертвы. Они вечно молчат и хранят тайны нашей борьбы… сколько пролито крови, материнских слез, сколько осталось вдов и сирот? Никогда люди не забудут об этом, не забудут Сутеску и Зеленгору…»

Ветерок шелестел зеленой листвой, шуршали веточки на дереве, где-то пели птицы, и Космайцу показалось, что сейчас жатва, и он прилег отдохнуть после обеда. Вокруг пахло травой и цветами, где-то на другом конце села слышалась песня. Мысли юноши улетели далеко-далеко, он перенесся на свой каменистый Космай, такой милый и дорогой. Ему не хотелось открывать глаза, он понимал, что все сразу же исчезнет, хотелось продлить наслаждение, но как раз в этот момент его окликнула Катица.

— Раде, ты не видел во сне, когда мы выступаем? — спросила она.

— Мне снилось, что ты меня поцеловала, это куда приятнее, — пошутил Космаец.