Михаил Горбунов - Долгая нива

Когда все разошлись, она рассказала, что видела Кабука.

Артем потер кулаком подбородок:

— Ну, Яков Иванович, теперь других гостей будем ждать.

— Я тоже так думаю… — Дядя Яша скрючился над столом, худой, почерневший, видно было, что он утомлен до последней степени, только глаза жили своей замкнутой жизнью.

Про Миколу Марийка не сказала даже тете Дуне… Только как залезла на печь, окунулась в горячий хлебный дух, прикрыла веки, так он и встал перед ней с серпом и оберемком очерета, в легкой ситцевой рубахе… Как снеговой ручеек, сверкали зубы на темном лице, густой синевой звали глаза.

На другое утро все и было…

— Кабук! — прохрипел дядя Артем и кинулся в сени.

Марийка глянула в окошко — узнала мелькнувшую во дворе прямую плотную фигуру, тетя Дуня замерла у печи — лицо искажено страданием, худые узловатые руки повисли как плети.

— Господи…

— Здорова будь, хозяйка! — Кабук вошел в сени, смотрел на тетю Дуню из-под смушковой шапки жестко поигрывающими глазами.

— Заходьте в хату, — прошептала тетя Дуня.

Кабук коротко рассмеялся:

— Как же это, балакают на селе, зятек приехал, а вы молчите… Нехорошо. — Кабуку трудно давался взятый тон, дыхание у него перехватывало. — Что ж теперь-то в хату приглашать? Мне там делать нечего.

Тычком ладони растворил дверь в маленькую комнатку, убрал с дороги выросшего перед ним Артема.

— Нехорошо, нехорошо…

На топчане, у окошка, сидел Яков Иванович, успевший кое-как одеться, только ноги были босы, и Марийка — она стояла с тетей Дуней в сенцах — вторым сознанием отметила: комнатка настыла за ночь, у дяди Яши пар идет изо рта. И еще она отметила: в руке Кабука мелко подрагивал кнут — значит, приехал на повозке, и один, говорили, ездовым у него полицай Трофим, тот самый, который ходил с Кононом за грибами. Значит, Кабук один, у Марийки немного отлегло от сердца.

— Вот и свиделись, товарищ Зелинский, — тихо протянул Кабук, постукивая кнутовищем по хромовому, в обхват икры, сапогу. — Вот и свиделись…

Дядя Яша передернул плечами, будто сбрасывая что-то.

— Я тебе свиданий на назначал.

— Так-то оно так… — с растяжкой говорил Кабук. — Да пути господни неисповедимы, привел бог, свиделись.

— Закона божьего не изучал, заповедей его не знаю. Слышал, правда: бог ведет людей по праведному пути… А ты? Ты-то какой дорожкой ходишь?

Дядя Яша наклонился, пошарил под кроватью, достал ботинки, спина его была беззащитно удобна, чтобы Кабук перерезал ее кнутом.

— Ты не знаешь, по какой я дорожке хожу? Так, так. Подними глаза-то, успеешь обуться… По какой дорожке хожу? Да по той, по которой ты, — он повторил: — ты меня пустил. Или запамятовал?

— Я ничего не запамятовал. А ты, видать, забыл. Мог я тебя в расход пустить. Вспомни-ка. Теперь жалею, что не пустил… Человеком ты все равно не стал.

— Ты вон про что! — Кабук поперхал пересохшим ртом. — Это, как я тебя чуть обушком не завалил, вроде бычка брыкучего. Я за отца, за мать хотел кончить тебя, ты над ними суд вершил, они, должно, и на том свете тебя помнят.

— Не я вершил — история вершила.

— История…

Кабук сжал губы, блуждая зрачками по серому, нездоровому лицу Якова Зелинского, по старому вытертому пиджаку. Марийка видела Кабука в профиль и показалось ей — Кабук напряженно думает о чем-то.

— История! — повторил он с горечью. — Каких людей… Лучших хозяев в селе по миру пустили. А можно было по-другому, по-доброму. Добро-то не забывается, мало его отпущено на человеческую жизнь, все больше горя да обид… Вспоминал я тебя там, задумывался… Умный ты мужик, товарищ Зелинский, и горел за свое дело. На таком огне вроде такую твердыню можно было отковать… А, Артем Федорович? Это ж по твоей, кузнечной части. — Дядя Артем настороженно глядел на Кабука, не зная, что лучше — поддакнуть, чтобы отвязался, или резануть правду-матку в глаза. — А что вышло? — Кабук снова навис над дядей Яшей. — Лихо писали на красных плакатах, а получили чудеса в решете: дыр много, а вылезти негде. Громыхнула Германия — все и посыпалось… Ты, товарищ Зелинский, верил в свою историю, а я в свою, вот время нас и рассудило…

— Э, нет… Погоди, еще пересуд будет, история не годом пишется — веком…

— Веришь?

— Верю.

— Да ведь под Москвой Германия!

— Наполеон в самой Москве был… Германия, Германия… Ты подумал о себе-то?

— Это как понимать?

— Не понял? — Яков Иванович смотрел на Кабука снизу с нескрываемым презрением. — В немецкие холуи подался?