Иван Виноградов: Подробности жизни

Во второй раз Виктор пробудился уже при солнце, как бы вместе с ним народившись, — свежий, радостный, готовый на добро.

Он сел на койке и начал не спеша одеваться, поглядывая на сына. Но сын так умаялся за вчерашний день, что и не думал просыпаться. А будить его жалко было. Пусть как следует отоспится, пусть ему всего достанется здесь вдоволь.

Вышел на крыльцо один. Поляна перед домом вся была в сизой прохладной росе, пахло свежестью, лугом и лесом. Из-за угла дома вышла Наталья с почти полным подойником молока в руке, весело поздоровалась. Чувствовалось, что у нее тоже было хорошее и легкое утро. А может, здесь, на земле дедов, и всегда так?

Виктор спросил, как чувствует себя хозяин-единоначальник.

— Потягивается, — отвечала Наталья с какой-то всепрощающей беззаботностью. Потом все же пожаловалась: — Прямо беда с ним! Неделю не пьет — человек человеком, а как приедут гости, как зальет глаза…

Она и пожаловалась и заодно сгладила, объяснила вчерашнее шумное поведение мужа, и тут же перевела разговор на другое:

— А что же не рыбачите?

— Да как-то не пристрастился, не научился.

Виктор сошел с крыльца, повернул за угол дома и вышел на тропу, которая — он помнил это еще с прошлого раза — вела к озеру. Немного прошел по ней, любуясь добрым лесным утром и как бы вдыхая его в себя. Потом свернул с тропы в лес, чтобы не слишком удаляться от базы, от сына. Правда, сына уже поджидали димаковские дети, поддежуривая на веранде, но все же далеко уходить не стоило.

Лес был и тут хороший. Сто метров от дома — и уже чащоба, глушь, тишина. Стоят, не шелохнутся, подпирая зеленую крышу, розовые и белые стволы-колонны, вперемежку сосна и береза, дрожат, переливаются на чистой траве и листве подлеска разные дивности и драгоценности — то ли жемчуг, то ли бисер, то ли слезы русалок, дымятся и на глазах, как привидения, исчезают остатки пугливого ночного тумана, сквозными лесными потоками пробиваются сквозь листву и хвою лучи утреннего солнца, тоже чуть дымящиеся, материально-осязаемые, и ложатся мягкими бликами на землю.

Красив был лес, и время стояло благодатное — август месяц. Северная природа обретает в эту пору особое, зрелое достоинство, все в ней достигает совершенства и спелости — цветы, колосья, плоды. Сам воздух дышит покоем и умиротворенностью. Годовой цикл жизни еще не завершился, но все главное уже определилось, отчасти уже и состоялось, и дальше дело пойдет к спокойному дозреванию и тихому замиранию. Близок поворот к осени. Но произойдет он все же не сегодня, не сейчас, и пока что все пребывает в покое зрелости.

Август наступил, по-видимому, и в жизни Виктора Шувалова. Позади весенние песни и хлопоты, позади пора гнездовья и выведения птенцов. Здесь, в этот счастливый час, думалось также, что позади остались и серьезные ошибки, глупости, суета, «синдромы тщеславия», заставлявшие тянуться и состязаться изо всех сил, читать не очень понятного Бодлера — лишь бы кому-то не уступить. То есть к Бодлеру можно будет еще вернуться, но не ради того, чтобы кого-то поразить. Впереди все должно быть серьезнее… и проще. Высшая ясность бытия состоит, может быть, как раз в просторе, в величии вечных простых истин. Жизнь есть жизнь, и главное в ней — жить, то есть по совести делать свое дело, вырастить хороших детей, оставаться всегда человеком. Честная жизнь — это и радость, и только честный человек по-настоящему может быть счастлив, свободен, неуязвим.

Вот и все.

И не надо ничего допридумывать, накручивать, ссылаясь на какие-то особые сверхсложности нынешнего века. Удержаться бы на том, что сказано…

К дому базы он вышел с другого торца, с той стороны, где одна к другой лепились небольшие хозяйственные постройки егеря: хлев для коровы, сараюшка для сена, конура для собаки, бегавшей свободно, без привязи. Наконец, тут ожидало Виктора и самое большое диво: к торцовой стороне дома, снаружи, был пристроен старинный изразцовый камин с мраморной плитой. Благородно и странно светились на раннем солнце бело-синие рисунчатые, с парусными корабликами плитки, по мрамору гулял сизый голубь. Была и топка, и решетка перед нею — все, как положено. Неясным оставалось одно: кто греется возле этого очага в зимние вьюжные вечера? Уж не леший ли с озябшими до синевы русалками?

— Что, нравится? — услышал Виктор за спиной голос Димакова и оглянулся.

Из сараюшки, сопровождаемый длительным скрипом разболтавшейся двери, выходил Димаков. Притворив дверь, он направился к Виктору — непроспавшийся, опухший, но уже деятельный. Хозяин-единоначальник!.. Он сделал несколько шагов, но скрипучая дощатая старушка снова затянула свою песню, медленно отворяясь, и пришлось ему вернуться, чтобы снова затворить дверь. Виктор успел заметить в щелястом, прорезанном солнечными полосками полусумраке сарая полдюжины свежих, еще светлых с изнанки звериных шкурок, развешанных на палке для просушки.