Сергей Андрианов: Белая молния

— Не понимаю тебя, Петрович. Что ты хочешь сказать? — У Дорохова подскочила кверху и задержалась там одна густая и кустистая бровь.

— Что? Теперь Курманова не узнать. Не узнать, товарищ командир.

— Как не узнать! — с недоумением воскликнул Дорохов, и у него подскочила кверху вторая густая и кустистая бровь.

— А так: к нему с плановой таблицей, очередные полеты мороковать надо, а он: «Подожди, Петрович. Не спеши с полетами». Вот Вам и Курманов. А чего ждать? Чего ждать, спрашивается?!

— Это на него не похоже, что с ним? — обескураженно произнес Дорохов.

— Кто знает что. Догадываться только можно — Лекомцев ему погоду испортил. — Дорохов молчал, и тогда Ермолаев изменившимся тоном добавил: — А ведь предупреждал Курманова…

Дорохову разговор не нравился, и он не хотел его продолжать. Волей-неволей получалось, будто он вынуждал Ермолаева жаловаться, чего тот, мягко говоря, не обожал. Ермолаев самозабвенно отдавался службе, аккуратно исполнял указания свыше, и в полку среди командиров Дорохов не видел надежней себе опоры. С ним ему хорошо работалось. И тем непонятнее он был Дорохову теперь. Ему в нем явно чего-то не хватало: то ли откровенной прямоты, то ли уверенности в себе. Ну чего Ермолаеву остерегаться Курманова. Авторитет, опыт — все при нем есть!

— Ладно, Петрович, позвоню Курманову, — снисходительно сказал Дорохов.

Майору Курманову Дорохов позвонил не сразу. Сбросил с себя китель, галстук, выпил холодной воды и долго ходил из комнаты в комнату, из угла в угол, но телефонную трубку не брал, оправдывая это тем, что едва ли Курманов успел вернуться со спортивной площадки.

Курманов и раньше редко когда выходил у него из головы. Дорохов давно понял — торные дороги для молодого командира пресны, а жесткие рамки летных правил тесны, как небо в грозу. И «фокусы» Лекомцева конечно же с его молчаливого одобрения. Тут все очевидно: заденешь, бывало, кого из летчиков — Курманов стеной встает: «Вот пилоту твердим — это нельзя, то нельзя, а интересно, что говорили штабс-капитану Нестерову, когда он сотворил мертвую петлю, что пророчили Арцеулову, который сам ввел машину в штопор. А Чкалову… Да вот хотя бы комдиву нашему генералу Караваеву. Взял, да и сел на грунт. А что теперь? А теперь все садимся. Выходит, что сегодня нельзя — завтра можно…»

Только Дорохов не мог сейчас понять: почему этот напористый, жадный до самых рискованных полетов Курманов ни за что ни про что упускает погожий день, на земле прозябает. Да это же хуже иного ЧП.

Дорохов уже отправил контейнеры с домашними вещами, отвез семью, чтобы ребята успели к школе. Со дня на день собирался уехать и сам, теперь уже на постоянное местожительство. Однополчанам он признавался: «Летал — черт был не брат, а теперь мурашки по спине бегают от одних только слов «постоянное местожительство».

Отъезд свой Дорохов под разными предлогами оттягивал. Не укладывалось в голове: ну как это он распрощается навсегда с родным полком, с Майковкой и вообще с авиацией, которой преданно служил с самой войны. Что поделаешь — психологический барьер, о котором никогда даже и не подозревал.

Ну а теперь с отъездом Дорохов и вовсе спешить не будет. Пусть он уже отрезанный ломоть, но не успокоится, пока звенит в ушах тишина. И с Курмановым поговорит как полагается. Бес, что ли, его попутал?..

С этими беспокойными мыслями Дорохов и подошел наконец к телефону.

— Степан Гаврилович?! Здравия желаю, — услышал он голос Курманова и не узнал его. Он будто спрашивал: «Ну что вы хотите?»

Дорохову словно кто придавил грудь: почувствовал какую-то тесноту, слова застряли где-то в горле, и он обозлился на самого себя за нерешительность. Но вот он перевел дыхание, прокашлялся и чувства свои подавил, не выдал Курманову. Со сдержанной холодностью спросил:

— Завтра как, летаешь?

— Нет. А что?

Сухой обрывистый голос Курманова еще более задел Дорохова. Командует без году неделя и уже «а что?». Понимай, значит, так: «Вам-то теперь что?!» Так вот к чему клонил Ермолаев. Не впрок, видать, власть Курманову. «Ладно, — решил Дорохов, — крой вдоль, а мы рискнем поперек».

— Может, зайдешь вечерком? Уезжаю ведь… Отлетался.

Курманов не хотел даже показываться Деду, как он называл Дорохова за глаза. Но слова Дорохова, особенно «отлетался», вызвали вдруг у него какую-то жалость. Неужели Дед никогда больше не поднимется в небо? И у него, не зная к чему, вырвалось:

— Забот навалилось…