Сергей Андрианов - Белая молния

Однажды Зарубин спросил комэска:

— Как у тебя Стороженков?

— Программу выполняет. Замечаний особых нет. А что?

— Неужто не видишь?! Нелюдимый какой-то стал. Все сторонкой, бочком, смотрит вниз, говорит на сторону.

— Индивидуальная особенность… Все это у него до старта. Взлетит — и его нелюдимость как с гуся вода…

— Выдумаешь тоже — особенность! Разве на летчика-истребителя это похоже?..

В очередной летный день Зарубин летал на спарке со Стороженковым.

— Ну как, товарищ командир? — поинтересовался комэск после полетов.

Зарубин улыбнулся.

— Артист! Может, и правда — индивидуальная особенность. В небе совсем другой. Давай ему больше летать. И контроль не забывай.

Время шло, а так называемая индивидуальная особенность у Стороженкова не проходила. Свою истребительную удаль он будто бы обронил в тучах.

Зарубину случалось видеть разных летчиков. И разочарованных неудачами, и списанных по состоянию здоровья, и уволенных по возрасту. Горько на них было смотреть. Они расставались с полетами, как с самой жизнью. Но Стороженков-то летает. И дай бог как! Откуда же у него такой страдальческий взгляд?

На аэродроме Зарубин подошел к Стороженкову, пристально посмотрел на него. В пилотских глазах перед скорым стартом он привык видеть огонь, жажду неба, азарт. А у Стороженкова как ветром унесло все это. Стоит бледный, задумчивый. Будто какая заноза точит душу. Пожал ему руку — и вот тебе раз! — рука у Стороженкова влажная, все равно что росой окроплена. Что ж тут гадать, ясное дело — нервишки играют. У летчика-истребителя нервы сдают — куда ж ему лететь…

Зарубин сухо передал на КП:

— Стороженкова не выпускать. — Чуть помедлил и, щадя самолюбие летчика, добавил: — Погода мне что-то не нравится.

Потом он позвал летчика, и они вдвоем пересекли рулежную дорожку и вышли на стежку, которая тянулась от «сержантской тропы». По ней они и пошли, огибая укрытие для самолета Зарубина. Земля после бетона казалась пухом. Остро пахло молодой, сочной травой, неслышно покачивались в стороне густые кроны берез, глубоко в небе забористо гудели турбины. Немного пройдя, они остановились, и Зарубин обернулся к Стороженкову.

— Стороженков, скажи: боишься летать? — отрывисто спросил он и тут же предупредил: — Только давай так — начистоту. О нашем разговоре никто знать не будет.

Прямой, резкий и откровенный вопрос Зарубина вызвал у Стороженкова отрицательную реакцию. Он напружинился, словно принял удар, от которого устоял. От застенчивой робости у него не осталось и следа. В прямом, неуступчивом взгляде забилось дерзкое упрямство: «Вы с кем-то спутали меня, товарищ полковник».

Зарубин был поражен такой неожиданной переменой. Перед ним стоял совсем другой Стороженков, такой, к которому ничуть не относились его безжалостные слова. Этот ничего не боится. Смотри — вот-вот улыбнется. И тогда Зарубин, забыв про субординацию, дружески хлопнет его по плечу: «А ну лети, черт полосатый. Лети! И докажи, какой ты летчик». Стороженков легко вздохнет, обдаст Зарубина благодарной улыбкой за то, что Зарубин простил ему какую-то вину, и резвым шагом устремится к самолету. Как он ему нравился сейчас! Где-то в глубине души Зарубин даже упрекнул себя за свою поспешность: не зря же говорится «семь раз отмерь…».

Однако взгляд Стороженкова не теплел, в глазах по-прежнему держался холодный, жесткий свет. Лицо еще более нахмурилось. Он был недоволен собой, полетами и Зарубиным, который прямо крапивой стеганул его душу. Стороженков с большим трудом преодолел задетое Зарубиным самолюбие. Пытаясь уйти от тяжелого для него разговора, натянуто сказал:

— Но вы же видели, как я летаю. И пятерки вашей рукой ставились…

— Что есть, того не отберешь, — согласился Зарубин.

— Ну вот.

После мучительной для обоих паузы Зарубин продолжил:

— Не забывай, Стороженков: мы летели вдвоем.

— Но пилотировал-то я…

Догадываясь о чем-то важном и очень необходимом для летчика, Зарубин подумал: «Тот не страх, что вместе, — сунься-ка один». Он уже не сожалел о начатом разговоре. В авиации долго примерять — можно опоздать. Чего тут жеманничать? Летчик он в конце концов или нет?!

— Летать вы любите. Самолет вам нравится. Так чего же вам таить от командира? — говорил Зарубин, настойчиво добиваясь от Стороженкова откровенных слов и стараясь смягчить для этого разговор.

Взгляд у Стороженкова стал мягче, напряженность спала, он чувствовал себя свободнее, похоже, освободился от каких-то затаенных сомнений. И вместо ответа Стороженков сам спросил: