Юрий Ильинский - Опаленная юность

Тютин упер руки в колени, Каневский положил пулемет на его широкое плечо.

Новая волна самолетов зашла в пике. Черный «Мессершмитт» косо прошелся над крышей, прошив ее очередью зажигательных пуль. Дом церковного сторожа вспыхнул, как свечка Бронебойная пуля ударила в трубу. Брызнули осколки кирпича, один из них рассек Боброву висок.

Взобравшись на крышу, Андрей перетянул платком рану товарища и залег за трубой.

Штурмовка и бомбежка продолжались минут тридцать. Наконец самолеты улетели.

Город горел. Густой черный дым сплошной пеленой повис над центром. По улице бежали люди. Старушка, задыхаясь, несла в руке фикус. Молодая женщина в купальном халатике и резиновых ботах тянула за руку девочку. Девочка тащила белого котенка. Невдалеке гнали испуганно блеющих коз, тащили на веревке упирающуюся визжащую свинью. На носилках несли полного старика с такими выбеленными от времени волосами, что их нельзя было отличить от бледной кожи лица. Из желтой костистой его ноги сочилась кровь. Второй ноги у него не было, вместо нее — лужа черной крови на носилках.

Бойцы помогали населению. Домик сторожа удалось потушить, но пожары вокруг не прекращались. Ветер гнал по улице тучи пыли, пепла, едкого дыма.

В полдень дороги опустели, население покинуло город.

Вернувшись от командира роты, Бельский рассказал, что покуда никаких приказов о передислокации нет, хотя немцы ночью перешли в наступление по всему фронту.

— Шел по городу, как по пустыне, гражданских никого не осталось.

— Страшное дело — город без людей! — сказал Иванов. Высокий цыганистый боец Чуриков из соседнего взвода, нагловато улыбаясь, дополнил:

— Квартиры настежь, барахло покидали, входи в любую — бери что хочешь!

Иванов пристально посмотрел на Чурикова:

— Только попробуй!

— Так ведь все равно пропадет!

Тютин поднес к носу Чурикова громадный кулачище:

— Чем пахнет?

— Смертью, — нарочито сонным голосом отозвался Кузя. Все, в том числе Чуриков, смеялись. Иванов спокойно, но веско проговорил:

— Замечу — пулю слопаешь!

Чуриков испуганно отошел.

Вскоре по дороге через город потянулись раненые. Их везли на машинах и на лошадях. Многие шли пешком, бледные, обросшие, перевязанные кровавыми, грязными от пыли бинтами.

Двое раненых остановились напиться. Повар Федотыч принес им две банки консервов, пачку печенья и бутыль молока. Старшина протянул флягу с водкой, отвинтил алюминиевый стаканчик.

— Благодарствуем, ребята! — Рыжебородый боец, не поворачивая простреленной шеи, скосил красные, в прожилках глаза. — Товарищу подсобите…

Второй раненый, прижимая к груди гипсовые коробочки рук, попросил свернуть самокрутку. От водки, к удивлению старшины, оба отказались. Младший промолчал, а рыжебородый нехотя ответил:

— Не к настроению, ребята! Он-то валом валит. Огнеметные танки в ход пустил — от них земля горит. Пулеметчиков наших накрыл. Довелось потом мимо их окопчика идти — сидят как живые, обугленные, одни глаза белые видны. А руки у первого номера так к затылку пулемета и прикипели.

— Гитлер-то приказ дал начать генеральное наступление на Москву. Вот оно как…

Боец с перебитыми руками выплюнул папироску и с ожесточением затоптал ее в грязь.

— Он, гад, и нас так же норовит в землю втолочь, — заметил рыжебородый.

К вечеру рота получила приказ приготовиться к бою. Еще засветло через город проехало множество штабных машин, артиллерия. Ночь прошла спокойно.

Утром Иванов побрился, аккуратно протер бритву, сложил ее в подбитую бархатом коробочку, подшил воротничок, стянул брезентовым ремешком гимнастерку. Утреннюю проверку проводил особенно тщательно. Высокому Каневскому приказал перейти на правый фланг, Родину сделал замечание за расстегнутый ворот, Копалкина заставил вычистить винтовку.

Ты, батя, стал настоящим бюрократом, — обидчиво сказал ему Тютин:-пуговицу заставляешь пришивать! Сейчас фрицы пойдут — полетят пуговицы вместе с потрохами.

— А ты воинский вид иметь должен, потому как ты потомственный рабочий и русский солдат! А фашисты пойдут — бей их в кровину, в сердце!

Смешливый Кузя и тут не утерпел:

— В желудок их, в печенки, селезенки, а самое милое дело — в пупок. Фашисты этого не выдерживают — в момент загибаются!

Под смех бойцов Иванов ласково потрепал Кузю по плечу:

— Эх, сынок!

— Разговорчики в строю! — рассердился Бельский. — Не положено!. Смирно! — крикнул он, завидев подходившего командира роты.