Эркман-Шатриан: Рекрут Великой армии (сборник)

Только он произнес этот комплимент, как меня вызвали на осмотр.

– Жозеф Берта!

Я вошел, вовсю хромая. За столом сидели полукругом супрефект и мэры. Секретарь сидел за особым столом. В углу при помощи жандарма одевался новобранец. Его волосы сбились на лоб, шея была обнажена и рот раскрыт. У него был вид человека, которого собираются вешать. Посреди комнаты стояли два доктора. Увидев меня, они сказали:

– Разденься.

Я разделся. Рубашку снял с меня жандарм. Все посмотрели в мою сторону.

– Вот здоровый парень! – воскликнул супрефект.

Слова эти меня рассердили, но я все-таки очень вежливо заметил:

– Но ведь я хромаю, господин супрефект!

Доктора осмотрели меня. Доктор из госпиталя (ему, очевидно, говорил про меня комендант) отметил:

– Левая нога немного коротка.

– Ну, зато она крепка! – сказал другой. – Сложение вообще хорошее. Кашляни!

Я кашлянул как можно слабее, но он все-таки остался доволен.

– Ты посмотри на цвет лица – вот что называется полнокровный малый!

Тогда я сказал, что выпил уксуса.

– Раз ты любишь уксус, значит, у тебя хороший желудок.

– Да ведь я же хромой! – с отчаяньем закричал я.

– Да, – сказал мэр, – он хромой от рождения. Я уверен, что этот парень не вынесет дороги и отстанет на втором переходе.

– Левая нога слишком коротка, – повторил доктор.

Я думал, что теперь я спасен, но вдруг супрефект спросил:

– Твое имя Жозеф Берта?

– Да, господин супрефект.

– Ну, так слушайте, господа.

Он вынул из кармана и прочел письмо, где говорилось, как мы с Пинаклем поспорили, кто скорее дойдет до Саверна и вернется обратно, и как я прошел этот путь в три часа и выиграл пари.

Увы, это было правдой! Этот негодяй Пинакль всегда дразнил меня хромоногим, и я держал с ним пари. Весь свет знал, что я выиграл его, и не мог отпереться.

– Это решает дело, – сказал доктор и, обернувшись к секретарю, заметил: – годен!

Я был в отчаянии. Кто-то помог мне одеться. Я не знаю, как я вышел. На лестнице Катрин схватила меня за руки и спросила, что случилось. Я зарыдал в ответ. Я бы упал, если бы тетя Гредель не поддержала меня.

Мы пошли через площадь. Катрин и я плакали, как дети. На рынке, в углу мы поцеловались.

Тетя Гредель кричала:

– Ах, разбойники! Они принялись теперь за хромых. Всех им подавай! Скоро они и за нас возьмутся.

Когда мы вошли к дядюшке Мельхиору, он, видя, в каком мы состоянии, спросил:

– Что случилось?

Я не имел силы ответить. Обливаясь слезами, я бросился в кресло. Катрин села рядом и обняла меня.

– Эти негодяи забрали его в солдаты! – сказала тетя.

– Не может быть!

У старика затряслись руки. Тетя Гредель кричала, все более и более воодушевляясь:

– Неужели не настанет новой революции! Неужели еще долго будут править нами эти разбойники!

– Полно, полно, успокойтесь, – говорил старик, – ради бога, не кричите так громко. Жозеф, расскажи-ка толком, как все случилось.

Всхлипывая, я описал все, что произошло. Тетя Гредель стала снова советовать мне бежать.

– Вы даете ему дурной совет, – сказал старик. – Я не люблю войны ради славы, но теперь мы должны защищать нашу страну от неприятелей. На нас наступают русские, пруссаки с ними в союзе, австрийцы ждут только случая, чтобы сесть нам на шею. Если мы не станем теперь воевать, нас покорят чужеземцы.

– Я тоже не хочу скрываться в лесу, как воришка. Но в любом случае я сделаю все так, как захочет Катрин.

Катрин опустила голову и тихо сказала:

– Я не хочу, чтобы тебя называли дезертиром.

– Ну, так я пойду на войну, как все наши!

С этого дня я ничем уже не мог заняться. Я пробовал сосредоточиться на работе, но мои мысли были далеко от нее.

Потом я стал ходить к Катрин и проводил там целые дни. Мы с ней были очень печальны, но все-таки были рады видеть друг друга. Иногда Катрин пела, как бывало. Но прервав пение она вдруг начинала рыдать. Мы плакали оба, a тетя Гредель бранила войну и правительство.

Вечером, часов около восьми, я возвращался в город. Все трактиры были полны новобранцами и старыми солдатами, которые кутили вместе. Платили всегда новобранцы. A старики с красными носами, в грязных рубашках, покручивая усы, с торжественным видом рассказывали о своих походах и битвах.

Накричавшись и напившись до потери сознания, новобранцы засыпали, уткнувшись носом в стол. А старики еще долго пили и распевали:

– «Нас призывает слава!»

Так дело шло до 25 января. К этому времени в город пришли новобранцы из Италии. Одни из них – пьемонтцы – были толстые и упитанные, с остроконечными шляпами, в темно-зеленых шерстяных штанах и кирпичного цвета куртках. Они сидели около старого рынка и ели сыр. Другие, родом из Генуи, были худые и тонкие, со смуглыми лицами и черными печальными глазами. На площади их ежедневно учили маршировать.