Павел Васильев - Повести

Отдел кадров расположен на втором этаже, в маленьком обшарпанном желтом зданьице, в стороне от проходной. Его, это зданьице, почти не видно за кустами акации. Оно примостилось возле высоченного кирпичного заводского забора, похожего на крепостную стену. А по другую сторону стены вздымаются темные корпуса. В них что-то размеренно гудит, от этого гудения ощутимо вибрирует под ногами земля. И заводские ворота тоже под стать этой стене, такие высоченные и широкие, что в них свободно можно протащить целый дом.

Запыхавшись, мы с разгона взлетаем по крутой лестнице на второй этаж. Здесь длинный узкий коридор, по одну сторону вдоль стены окна, по другую — двери. Муська толкает их — все заперты. Проскакиваем до конца.

— Что за пропасть! Никого нет. Где же Анна Платоновна, не пришла? Стой здесь, сейчас узнаю.

Она убегает куда-то вниз.

В коридоре прохладно, окна забиты досками, лишь в крайних оставлено по одному звену, перечеркнутому бумажной наклейкой. Под окнами тополи. Они с теневой стороны, но тоже изныли от зноя, листья отпотели, а почки, как акварельные кисточки, обмакнутые в тягучий коричневый клей, липнут к стеклу. В углу у двери ящик с песком для гашения зажигалок. И даже отсюда, из здания, слышно, как гудят цеховые корпуса.

Непривычно все здесь, незнакомо. Даже запахи какие-то иные. С завистью думаю о том, как хорошо Юрке. Он устроился на «халтуру» в фотоларек на Некрасовской. Там-то все проще.

Наконец внизу хлопает дверь, слышны голоса. Первой в коридор входит седенькая старушка, от дверей цепко всматривается в меня.

— И этого молодца ты называешь мальчиком? — спрашивает Муську.

— Конечно! А кто же он еще! Соломинка!

Муська подталкивает меня локтем, многозначительно подмигивает: порядок, мол, понравился.

— Ну, проходите, — открыв дверь в одну из комнат, предлагает старушка.

— Не бойся, — шепчет мне Муська. — Я буду помогать тебе. Попрошу, чтобы тебя поставили к станку поближе ко мне… А сколько времени-то? — спохватывается она. — Ой, опаздываю! Я помчалась. Теперь вы без меня тут. Ни пуха ни пера! — и дает мне щелчок.

В комнате полутемно. Она маленькая и, будто склад, завалена толстыми папками. Они громоздятся на столах, на шкафу, штабеля из них упираются в потолок. Между ними щель-траншея.

— Так ты Муське родственник? — спрашивает старушка, словно мышка, нырнув в эту траншею и выглядывая оттуда, показывая белую головку.

— Соседи, — отвечаю я.

— На-ка, проверь анкету, правильно ли заполнена.

Анкету заполняла Муська. И я с затаенной улыбкой читаю сейчас о себе, где родился, когда. И уж совсем странные для моего возраста вопросы: «Не служил ли в белой армии?», «Не принимал ли участия в контрреволюционных организациях?».

— Ладно, потом проверишь. Сейчас некогда, — прерывает меня старушка, отобрав анкету. — Сейчас надо бежать. Расписывайся за пропуск, бежим.

С самого раннего детства, от первых дней моей жизни, у всех окружающих меня, и жильцов нашей квартиры, и «седьмой», я видел только уважительное отношение к работе — производству, как обычно говорили у нас. И у меня выработалось такое представление, что производство — это нечто особенное. И конечно, там, на этом самом производстве, тоже все должно быть как-то по-особенному, как — я и сам не очень-то представлял, но как-то не так.

Пока она запирает дверь и потом, позади нее спускаясь по лестнице, я незаметно, исподтишка все посматриваю на свой пропуск, какой он, еще с твердыми, пахнущими клеем корочками, и каков я на маленькой, прихваченной штемпелем фотографии, интересно мне.

И вот в первый раз в жизни я показываю этот пропуск охраннице и прохожу через заводской турникет. И уже окончательно робею. Осматриваюсь, боясь отстать от Анны Платоновны и в то же время опасаясь, как бы не наступить ей на пятки.

От проходной начинается пешеходная дорога, пересекающая заводской двор. Она вымощена чугунными плитами, широченными, будто плоты. Они настолько тяжелы и массивны, что даже не отзываются под нашими ногами.

«Зачем такие? — в недоумении думаю я. — Вот так дорога! Будто для великанов!»

И чувствую себя на ней жалким, маленьким, невольно укорачиваю шаг, сбегаю на обочину, на хрусткий гравий.

Возможно, уловив мое состояние или тоже ощутив собственную неуместность на этой великаньей дороге, Анна Платоновна сворачивает на узкоколейку, короткими тупичками ответвляющуюся к цеховым корпусам. Узкоколейка рядом с той дорогой как тропочка, протоптанная муравьями. От жары на шпалах темными лужами растекся растаявший гудрон, липнут подошвы. Распушив перья, купаются в пыли воробьи, не взлетают, когда мы проходим рядом, разомлели от жары.