Николай Луговой - Побратимы

Скала молчит.

Опять накапливаются на дороге серо-зеленые шинели. Наведя мало-мальский порядок в своих рядах, немцы возобновляют движение.

А скала молчит.

Вот голова колонны уже проходит под нею. Немцы пристально и все еще пугливо всматриваются в ее мшистые, иссеченные пулями выступы. Безмолвие дикого утеса возвращает колонне некоторую уверенность.

И вдруг скала вновь оживает огнем. И опять сломалась вражеская колонна. Падают, мечутся солдаты, стремглав несутся с дороги в лес. Иные из них пробуют отстреливаться, другие взывают о помощи.

А на скале боевое напряжение перерастает в азарт. За ее каменистым козырьком уже не прячутся ни Бартоша, ни его друзья. Самый юный из них, Ваня Швецов встал во весь рост и, чуть наклонясь, стреляет почти в упор.

— Ты що робыш, бисова душа! — с силой дернул его Бартоша за брезентовую штанину и положил рядом с собой…

На бригадном командном пункте все встревожены: бой у скалы затянулся.

— Котельников! — подзываю начштаба. — Быстро направь к Бартоше подкрепление. Да пусть бегом!

— Посылаю! — бросается он к резервному отряду. Тревога усиливается. Еще не нашлись дозорные и пулеметчики, не знаем, все ли благополучно у Федоренко, а тут затяжка у Бартоши.

Подходит Женя Островская. На лице и в глазах — глубокое беспокойство. Идет устало, будто несет тяжелую ношу.

— Можно к вам? — говорит она взволнованно, теребя пальцами концы полушалка. — Чувствую, конечно, что некстати, но…

— Что, Женя?

— Скажите правду, с пулеметчиками беда? — голос ее дрогнул.

Как ей ответить? Она, видно, крепко волнуется, коль решилась спросить. Совсем недавно эта учительница из предгорного села Бештерек, лежащего на дороге Симферополь — Феодосия, вместе с моряком Гришей Гузием пришла в партизанский лес. Сегодня — первый для них бой в лесу и первая разлука. Я не знаю, что с Гришей и что с остальными. На душе неспокойно. А видеть эту девичью боль — еще тяжелее. Одно ясно: девушку надо приободрить.

— Ищем их, Женя, и найдем. Обязательно найдем!

— Хорошо, если бы так. — Продолжая нервно теребить концы полушалка, она, удрученная, отходит.

…Прошел еще час. Три удара по врагу нанесены. Теперь надо знать, что делается в Голубиной балке и в урочище Ямины. Там в густом мелколесье затаились еще две наши ударные группы — Николая Шарова и Александра Старцева. Мы уверены: они тоже готовы встретить врага. И если гитлеровцы пойдут в их сторону, ударят со всей силой, как бойцы Федоренко и Бартонга.

Но немцы втянулись в ту низинку северо-восточнее Голубиной балки, где сосредоточивались утром; они беспорядочно толкутся в ней, бросают в небо ракеты: зовут кого-то на помощь или сигнализируют разбежавшимся. Здесь, на Орта-Сырте, их со всех сторон окружает лес. И, конечно, под каждым кустом теперь мерещится им партизан. Потому и не идут они никуда из этой спасительной низинки, до которой, к сожалению, не долетают наши пули. Выручить немцев может только ночь. Ее, видимо, они и ждут.

Солнце клонится к закату. Лес хмурится. Тени становятся длинными. Мы с комиссаром стоим перед строем отряда. Федоренко докладывает: задание выполнено, отличился пулеметчик Капшук. Хорошо стреляли словаки. Благодарим Виктора Хренко, Клемента Медо, Войтеха Якобчика, Александра Гиру, Штефана Малика, Рудольфа Багара. Каждый протискивается к ним, чтобы крепко пожать руку, сказать слово привета.

— Ну вот, вы и постреляли, — говорит Мироныч. — Можно сказать, партизанское крещение прошли. И хорошо прошли. Поздравляем вас и желаем новых удач.

— Спасибо, товарищ комиссар! Будемо стараться! — дружно отвечают словаки…

Строй давно уже сломался. Над лагерем — людской гомон. Но вот Федоренко подает знак, и все умолкают.

— Разрешите, скажу пару слов.

Федор еще в азарте, говорит с жаром:

— Бежали мы туда быстро. Но достигли спуска в Голубиную балку и видим, что свежей тропы на спуске нет. Ясно: не этой дорогой будут возвращаться. Значит, как вы приказывали, встречать их надо на Яман-Ташской дороге. А туда еще бежать и бежать. Да на гору карабкаться. Потом снова бежать на сближение с противником, выбирать позицию. Быстренько завожу хлопцев в заросли и командую: бросай вещевые мешки! А они смотрят и не понимают, зачем бросать недельный запас продуктов. Пришлось построже повторить приказание. Сбросили. Побежали быстрее, влезли на Яман-Таш. Там тихо. Залегли. Ждем. Я всех предупреждаю, чтоб каждый выбрал себе цель. Когда немцы цепью по склону пошли, хлопцы подпустили поближе и дали залп. Немцы припали к земле, а мы по ним, лежачим, бьем. Вижу: особенно стараются словаки. Я вошел в азарт и кричу: огонь! огонь! А Миша Капшук отрывает щеку от пулемета и говорит: «Федор Иванович! Та воны вже сто раз убиты!»