Яков Цветов - Птицы поют на рассвете

— Поехали. — Кирилл поерзал на сиденье, как бы уминая место. — Поехали, — повторил, хотя видел, что в руке шофера уже сверкнул бронзовый ключик.

Какое-то время глаза Кирилла еще удерживали подъезд. Катерина и Светланка все еще махали ему вслед, и сейчас это длилось дольше, чем было на самом деле; потом воображение вернуло его в казарму с длинными коридорами, с трещинами и затечинами на потолке; и генерал с затуманенными от недосыпания глазами, и товарищ Кондратов, склонившийся над картой у той лесной опушки юго-западней озера, где Кирилла должен встретить человек, все это обступило его. Он не мог выбраться из этого, последние впечатления мешали сосредоточиться на другом, что становилось теперь главным в жизни Кирилла.

Полуторка вынеслась из предместья и катила по сырому шоссе. В широких выбоинах, затянутых слюдяной водой, ветер торопливо выкладывал чешую. Свет утра уже распространился далеко, и все — коричневая трава на пригорках, приземистые, рыжие и, должно быть, колючие кусты вдоль дороги, воробьи на телеграфных проводах, — все сызнова начинало жить. Москва отодвигалась назад, дальше и дальше, и все-таки казалось, что она где-то впереди, и вот-вот машина помчится по улицам, пока не остановится у Крымского моста, перед домом, где стоят и ждут его Катерина и Светланка.

Кирилл опустил боковое стекло и выглянул из кабины: вторая полуторка не отставала. Голова Ивашкевича покачивалась, он дремал. Дорога то взлетала вверх, будто в остроконечные тучи, двигавшиеся в ту же сторону, что и полуторка, то с разгона свергалась вниз. Машина догоняла перелески, деревни, и несколько минут они бежали рядом с нею, потом отставали и терялись где-то позади.

Дорога ворвалась в еловый лес, будто упала на дно тесного ущелья. Кирилл заметил проводную связь, она пряталась в кустах, потом возникала поодаль от обочины и снова пропадала. Значит, неподалеку деревня, в которой разместились службы полевого аэродрома.

— Прибыли, — подтвердил шофер догадку Кирилла.

Полуторка, сбавив ход, вынеслась на площадь, окруженную вперемежку липами, и кленами, и молодыми елками, пышно распустившими подол у самой земли. То тут, то там кучились деревянные и кирпичные дома, камуфлированные в зеленое и оранжевое — цвета этой поры года. На настуженной земле догорали опавшие листья.

Перед Домом культуры шофер остановил машину, Кирилл выбрался из кабины, сделал несколько движений, разминая затекшие ноги. Он заглянул внутрь кузова под брезентовую крышу.

— Живы?

— Живы! — дружно и бодро, командиру в тон, откликнулись из кузова.

— Жи-вы-ы! — Кирилл узнал Пашин голос. Паша выскочил из кузова, расцарапав руку, стряхнул проступившую кровь в траву и накрыл ранку сорванным с дерева влажным вызолоченным листком.

— О! — тут как тут вырос Тюлькин. — Уже кровь пролил, — воскликнул он с насмешливым сочувствием. — Герой. — И, хмыкнув, на всякий случай отошел.

Подкатила вторая полуторка.

Десантники поднялись на блестевшие после дождя каменные ступени Дома культуры.

Они ввалились в помещение, не проявив и малейшего любопытства к случайному крову, точно бывали тут не раз. Солдатский постой — и все.

Колхозный Дом культуры был неприветливо пуст. С потолка, со стен в разных местах обвалилась штукатурка и проступала голая дранка. Затоптанный пол просторного помещения хранил белые от осыпавшейся известки отпечатки множества сапог, словно перепутались сотни троп. На окнах засохла размазанная дождями пыль, и сквозь грязно-матовые стекла падал мглистый свет. Дверь в зрительный зал грубо заколочена досками, над ней, нелепая сейчас, висела вишневая плюшевая портьера. В открытые форточки залетал ветер, и складки на портьере расходились в стороны, как круги по тронутой багровой воде. А в углу громоздились как попало трубы, валторны, тромбоны — беспорядочная груда потемневшей меди. Плакат с обвисшими краями — должно быть, вывешенный перед самой войной — радостно приглашал на первомайский вечер.

Паша отыскал в передней ведро с мятым боком и оторванной дужкой, куском железа, валявшимся тут же, приколотил дужку и направился к выходу. Вернулся, ведро с водой поставил на скамью. По морозному цинку высыпали холодные капли.

— Открывай цирюльню, братцы-однополчане! — Сверкнуло узкое лезвие, будто Паша выпустил из рук короткую синюю молнию. Он расстегнул ремень, зацепил за гвоздь в стене, и, как сполохи, заметалась бритва по ремню — сверк-сверк… — Начали! — и легко повел бритву по щеке.