Яков Цветов - Птицы поют на рассвете

Они входят в комнату.

— Так неожиданно? — старается Катерина сохранить спокойствие. У нее вид человека, вдруг потерявшего все силы, но старающегося кое-как держаться.

— Хорошее неожиданно, — усмехается Кирилл. — Ждать надоело. А ты — неожиданно… — Теперь и голос выдает его.

Светланка жмется к Кириллу, глаза у нее сияющие, как небо в апреле, до нее все еще не дошел смысл происходящего.

— Папка, — говорит она и смотрит на него. — Папка! — выражает она свой взволнованный и немногословный мир.

На столе тарелка с хлебом, тарелка с тоненько нарезанными кружочками колбасы, тарелка с солеными огурцами, раскрытая консервная банка с поднятой, как парус, жестяной крышкой. И над всем бутылка портвейна с белой этикеткой, как в передничке. Кирилл откупоривает бутылку, наполняет два бокала. Прозрачные, холодные бокалы враз оживают, становятся красными, словно в них вспыхнули крошечные костры, в третий бокал наливает меньше половины, и верх его остается светлым.

— Проводы, вижу, настоящие, — поднимает Кирилл бокал. — Прямо довоенные. — Голос его и жесты такие обыденные, что можно подумать: действительно ничего не произошло.

Руки Катерины все время чем-нибудь заняты, все время в движении, она разглаживает складку на скатерти, беспокойно мнет носовой платок, точно не знает, куда его деть, переставляет тарелки на столе, подкладывает Кириллу колбасу, разрезает огурец на четыре дольки. Кирилл смотрит на ее сморщенные, побелевшие от стирки кончики пальцев. Она замечает это и улыбается ему. Она в состоянии даже улыбнуться. Но улыбке не хватает радости. Кирилл видит, не удается ей подавить в себе что-то такое, чего и в самом деле подавить нельзя. Теперь руки ее лежат на коленях, и она сидит неподвижно, словно оцепенев.

Светланка поставила локти на стол, и ладони поддерживают ее круглый подбородок. Она встревоженно смотрит на Кирилла: что-то такое всегдашнее утратил он. Она уже понимает, это последний вечер с отцом. Так непосредственна Светланка, столько грусти в ее глазах, что она вся на виду.

Кирилл касается рукой Светланкиной головы, рассыпавшихся ее волос, и в зеркале напротив повторяется это. Он видит в нем себя, потом глядит на Светланку. «Мое продолжение», — усмехается он. Кириллу кажется, что это он сам — маленький, смятенный, подавленный, смотрит на себя — большого и тоже подавленного.

С потолка свисает шелковый абажур в оборках, словно яркая раздувшаяся юбка. Льющийся из-под абажура оранжевый свет легким загаром покрыл лицо Катерины, лицо Светланки, но лица их холодны, они лишились чего-то привычного, может быть, живости. «Надо и через это пройти, — думает Кирилл. — Такое, в сущности, незащищенное оно, людское счастье».

Как ни старается внести в дом уверенность в добром будущем, ему не многое удается.

— Конечно, писем особенно не жди, — говорит он. — Понимаешь же…

— Понимаю, — откликается Катерина так, словно уже теряет его.

— Но тебе будут позванивать. Вот и весть. И сама звони товарищам, тебе скажут обо мне.

Кирилл ходит по комнате твердо, но почти неслышно, Катерина, подперев голову рукой, по-прежнему сидит за столом и невидящими глазами смотрит, как он шагает. Они говорят о семейных, житейских делах, говорят подробно, стараясь ничего не упустить. Говорит, собственно, он. Это успокаивает его немного. Главное, конечно, беречь себя и Светланку. Сирена — и немедленно в бомбоубежище. Немедленно. — Генерал не выходит из головы. — Он должен знать, что во время воздушной тревоги Катерина и Светланка в бомбоубежище. Воевать солдат может, только когда спокоен. Еще вот. Если не хватит денег, пусть обратится к Ивану Петровичу. Еще. Купить дочери пальтишко, она же выросла из старого, ордер бы получить. И ей, Катерине, тоже надо как-нибудь валенки достать. Непременно. Самое главное — беречь себя и Светланку.

Они и не заметили, как Светланка, уронив голову на скрещенные руки, уснула за столом.

Часы показывают половину третьего.

Светланка чувствует на плече осторожную руку матери.

— Ложись в постельку, — доносится до нее из теплого полумрака.

Вздрогнув, она открывает глаза и, успокоенная, сбрасывает ботинки, снимает платьице и уютно укладывается в кровать. Давно не ложилась она вот так, легко, в одной рубашонке. Присутствие отца отгоняло страшное, и все становилось прочным.

Кирилл просыпается в ту самую минуту, когда черная тарелка репродуктора возвещает наступление нового дня. Радио в квартире ни на миг не выключают. Светланка спит, спит крепко, слышится ровное ее дыхание. Раздается голос диктора, передающего сводку Совинформбюро. Кирилл поднимается с постели и приглушает радио, пусть Светланка еще немного поспит… Она надышала пятнышко на подушке, и пятнышко это, влажное, темнеет возле уголка рта, прислоненного к наволочке. Кирилл сворачивает маскировочные шторы, и комната наливается тусклым светом осеннего утра. Предметы еще неясны и невесомы, силуэты их лишь угадываются, из глубины возникают письменный стол, спинки стульев, этажерка, книжный шкаф, верх его и низ тонут в сумраке. Постепенно вещи входят в укрепившийся свет. Под репродуктором, на полу, комом торчит громоздкий узел, Кириллу видны широкие карминовые клетки на зеленом фоне платка. Каждый раз, когда объявляется воздушная тревога, жена уносит узел с собой в бомбоубежище. В узле самое необходимое — белье, документы, деньги, все, что понадобится в первый же день, если бомба превратит дом в развалины. И опять вспоминает Кирилл генерала. «У меня погибла семья. Вся». Обыкновенное дело? — ужасается он. Генерал так и сказал: обыкновенное дело…