Григорий Полянкер - Наш добрый друг

Наш сильно поредевший взвод занимал свой небольшой участок, и никто из нас не расставался с мыслью, что отступать некуда – за нами Москва, а значит – жизнь. И мы из последних сил стояли, дрались, несмотря на свои ноющие раны, на то, что все меньше патронов и гранат остается, а самое главное – заметно тает количество людей.

Мы ждали ночи, как манны небесной. Только под прикрытием темноты можно надеяться на помощь; мы сможем отправить раненых, которые уже едва держались на ногах. А время, как назло, тянулось медленно, и казалось – темень никогда не спустится к нам. Все поле боя озарялось осветительными ракетами, зарницами, огнем догорающих танков.

Стонали раненые, и мы, чем могли, помогали, успокаивали их, сулили скорую подмогу.

Одновременно ухаживали и за этим проклятым немецким пилотом. Он, не переставая, умолял спасти его грешную душу, отправить в безопасное место.

Да и нам самим хотелось поскорее избавиться от этой обузы, передать в штаб для допроса. Видимо, сей слюнтяй кое-что сможет там рассказать. Мы ведь теперь в ответе за жизнь, за его шкуру.

Поближе к раненым держалась и Джулька. Бедняжка тоже страдала от ран, стонала, ворочалась на плащ-палатке, от боли не находила себе места. Она скорбно смотрела на нас, но никто толком не мог ей помочь.

Немец то и дело махал руками, чего-то требуя. Видно, возмущался, на каком таком основании его, пленника, держат в этой яме, где он может погибнуть от осколков и пуль, а не отправляют в тыл, в безопасное место, и не обращаются с ним, как положено обращаться с пленным. Ведь он ко всему еще не простой солдат или какой-нибудь ефрейтор, а – бери выше! – обер-лейтенант немецких люфтваффе. С ним должны обходиться вежливо, гуманно и человечно.

Но для Джульки все эти мысли немца были пустым делом. Стоило ему поднять руку, как она принималась злобно рычать.

Только к полуночи огонь ослабел, бой утих, доносились сюда лишь редкие выстрелы. И к нам пришла помощь.

Несколько солдат и санитаров с носилками притащили боеприпасы и продовольствие. Поспешно стали укладывать раненых на носилки, чтобы вынести в тыл. Со слезами на глазах Михась Зинкевич и Профессор прощались с нами.

Когда Михася, полуживого, измученного и бледного, вынесли из траншеи, он ослабевшим голосом сказал:

– Прощайте, ребята, не поминайте лихом, если что было не так. Может, бог даст, еще увидимся! Держитесь, гвардейцы, до конца. Отомстите фашистам за все злодейство ихнее и за нас…

И, посмотрев на меня, приглушенным голосом добавил:

– Если, дружище, тебе суждено будет выжить в этой битве и возвратишься живым домой, возьми перо в руки и напиши несколько добрых слов о нашем взводе и о нашей дружной семье. Как жили и дрались с врагом. И о Джульке непременно. И назовешь эту историю «Наш добрый друг».

Я смотрел на ослабевшего друга и думал о том, какое доброе сердце бьется в груди у этого человека, если в тяжкую минуту жизни он обратился ко мне с такими словами и на уме у него такие добрые мысли.

И я тогда подумал: придет желанный час, мы окончательно раздавим врага и вернемся к мирному труду, я постараюсь выполнить, возможно, последнюю просьбу Михася.

Когда перебинтовали и вынесли всех раненых, а затем выпроводили и пленного фашистского пилота, мы почувствовали, как свалилась гора с плеч.

Ведь так тяжело наблюдать, как мучаются раненые, как стонут и как теряют последние силы, а мы, беспомощные, не можем дать им никакого облегчения.

На этом клочке родной земли мы видели столько горя и страданий, смерть караулила нас на каждом шагу, а тут еще слышатся стоны родных и близких, тяжело израненных людей.

Никто не представлял себе, что будет с ними в пути, а также в медсанбате, но все же там им будет, вероятно, намного лучше.

И в самую последнюю минуту, когда они стали отдаляться от нашего блиндажа, лейтенант Самохин вспомнил, что нужно также отправить в тыл Джульку. Об этом он сказал фельдшеру.

Тот пожал плечами, не представляя себе, как ее взять с собой. Нужно успеть проскочить в тыл, каждую минуту может возобновиться обстрел. Да и кто будет в такое время заниматься собакой, когда у каждого тяжело раненные солдаты на руках.

Джулька почувствовала, что разговор идет о ней, поэтому вскочила с плащ-палатки и забилась в угол. Никакая сила не заставит ее выйти отсюда. У Джульки не было ни малейшего желания расставаться с нами, тем более, что кто-то из прибывших солдат успел подбросить ей кусок колбасы краюху хлеба и наполнить консервную банку свежей водой.