Овидий Горчаков - Вне закона

– Теперь меня отсюда трактором «ЧТЗ» не вытянешь, – промолвил Щелкунов. – Есть теперь еще другая война: щелкуново-германская война. И тут ее передовые позиции.

Широким жестом обнял Володька Хачинский лес, все шире открывавший нам ворота Хачинского шляха.

Значит, Щелкунов вспоминает, оглядывается, додумывает…

– А Ефимов у вас что, командиром теперь? – спросил я после короткого молчания.

– Ваську Бокова сменил. Не люблю я этого Ефимова. Все в душу лезет… Да и ты, думаю, не слепой. Я иногда спрашиваю себя – кто, собственно, командует всеми нами, Самсонов или Ефимов? Они с самой Вейны неразлучны, все о высоких материях толкуют. По-моему, Самсонов не столько в Ольгу свою, сколько в Ефимова влюблен. Что подлиза Ефимов и без мыла куда хочешь пролезет – это ясно, а вот дальше я его никак не пойму. Вот сегодня попер нахрапом в Никоновичи. Посмотрел я на него – неудобно стало, глаза отвел. Трясется весь, каждый нерв играет, губы дергаются, глаза прыгают. А сейчас пошел натрескаться в Александрове – для разрядки… Иногда мне кажется, что он такой же трус, как тот приймак Гришка, который от нас, помнишь, сбежал?

– Где он теперь, интересно, дезертир этот?

– А ты не слыхал? Он оказался совсем не так прост, как мы думали. Дружки его – Богданов и Гущин – пули тогда пожалели. Черт с тобой, говорят, живи! А он газеты читал, читал и вычитал – немцы напирают. Советы бегут. В Пропойске теперь в полиции служит. Каков сукин сын, а? Это еще не все. А вдруг Советы победят? Тогда что? И Гришка-дезертир теперь втихую с нами связь поддерживает, ценные сведения дает. Попробуй подкопайся! Самсонов ему справку о партизанской принадлежности выдал. После войны эта пройда будет стучать кулаком в грудь, кричать: «А вы где были?»

На опушке нас окликнул часовой.

– Не видишь, заспанец, десантники идут? – крикнул в ответ Щелкунов. – Что ни говори, – продолжал он, когда мы вошли в лес, – а эти два месяца научили нас в людях разбираться. Теперь я буду присматриваться на Большой земле, с кем летать в тыл. Не думал, что так получится… Вот Алка Буркова, например. Решил вчера поговорить с ней: «Нехорошо, говорю, с Надей получилось». А она мне: «Капитан наш молодец – сумел свою симпатию к ней побороть, поступил строго, но справедливо… И я, бывшая ее подруга, нашла в себе мужество…» Я ей так и так, мол, брось ты Ваську Козлова, не срамись, ведь он твою подругу испортил, изменил ей, Самсонову выдал. А она мне: «Не твое дело, дурак! Молод еще в таких вещах разбираться!» Чуть не разревелась от злости. Я плюнул и ушел…

Сейчас расскажу ему обо всем – о Наде, о Богомазе, о Покатило. Владимир храбр, справедлив, честен. Он выслушает и поймет меня. Вдвоем нам будет легче. Я не могу больше в одиночку…

Я начинаю издалека:

– С Самсоновым ты полетел бы опять в тыл?

Я слышу, как предостерегающе стучит мое сердце.

– Странно… – проговорил Щелкунов. – Вот и Боков этот же вопрос мне вчера задал… А то все молчал. Слова из него не вытянешь, точно глухонемой какой-то. Как разругался с капитаном, так будто и на замок заперся – моя, мол, хата с краю, ничего не знаю… – Щелкунов сжал губы, нахмурил в раздумье брови. – Знаешь, Витя, – сказал он вдруг шепотом, хотя вокруг были одни деревья, – скажу как другу! Разонравился мне Иваныч наш. Как стал он партизан сотнями считать, так об отдельном бойце и думать забыл. Испортили его наши успехи, голову вскружили, возомнил о себе черт-те что! Теперь я и понять не могу, почему это все мы на него как на героя глядели… А на него только так сейчас и смотрят все – работа наша, а слава вся его…

Я с трудом сдерживал себя. Я должен, должен рассказать Щелкунову о преступлениях Самсонова. Вдвоем мы найдем выход. Сначала вдвоем, потом втроем, вчетвером…

У входа в «аллею смерти» нас окликнул часовой.

– Свои!.. Но ничего не попишешь, – продолжал Щелкунов. – Я в уставах не особенно силен, а одно знаю – командир есть командир. Без этого нельзя. Вот если бы он немцам продался – дело другое. А нет, так я за него, за командира этого, огонь, воду и медные трубы пройти обязан. И пройду! На то присягу давал.

Мы шли по «аллее смерти». Слева – могила Богомаза, справа – Надина могила. Нет, я не могу больше молчать!..

Ну и что из того, что Володька так думает? Я и сам так думал до того разговора в штабном шалаше. Нет! Я рискну, даже если придется повторить ошибку Покатило…

– А насчет всяких там личных обид на командира я одно думаю – черт с тобой, дурило ты этакий, не знаешь ты Володьки Длинного! Вот подставлю за тебя грудь в бою – тогда узнаешь и пожалеешь… Да! Глянь, в кустах желтеет… Кузенкова помнишь?