Даниил Аль - Дорога на Стрельну

Было вполне спокойно. Встречный шофёр явно сгустил краски. У пограничников, понятно, не было приказа задерживать военные машины и спешивших к фронту военнослужащих на том основании, что на войне опасно. Разговор лейтенанта-пограничника с окружившими его водителями носил характер своеобразного военного совета. В самом деле: как быть? Каждому позарез надо ехать. Но судьба тех, кто ещё недавно вот так же стоял здесь, но, не вняв предупреждению, двинулся на Стрельну, охладила охотников проскочить.

Впереди, на дороге, в километре от нас чадил потухающий костёр. В груде тёмных обломков трудно было разглядеть что-либо напоминающее автомашину. Что сталось с людьми, ехавшими в ней? Может быть, кто-то мучается там, не имея сил выбраться из-под залитых бензином обломков? Как ни старался я смотреть в другую сторону и думать о другом, голова невольно поворачивалась к синему дымку, курившемуся над тёмной грудой, и воображение все ярче прорисовывало детали страшной картины.

Я тронул старшего сержанта за рукав.

— Андрей, давайте сходим туда. — Я махнул рукой в сторону дымка над дорогой. — Там люди. Надо бы помочь, сюда их вытащить…

Шведов неторопливо повернулся ко мне, вынул свой кремень и стал чиркать по нему кресалом.

— Не суетись, Саня. На войне суетиться ни к чему.

— Люди же там…

— Внимательным надо быть. Все надо увидеть, оценить толком, а потом уже действовать… Людей там нет. Они здесь.

— Где? — встрепенулся я и стал разглядывать окружающих.

Закуривая, Андрей молча поднял глаза и взглянул поверх моего плеча. Я обернулся. На траве за обочиной неровно лежала плащ-палатка. Из-под неё торчали три пары сапог. Солдатские ботинки, пара кирзовых и пара пожелтевших брезентовых, какие обычно носили командиры-ополченцы. Такие точно я видел вчера на моем однокурснике Саше Подбельском. Он был теперь политруком роты, воевал под Ораниенбаумом и приехал зачем-то в Ленинград на машине. Предлагал подбросить меня в Ораниенбаум, но у меня на руках ещё не было предписания.

«Очень похожие сапоги, — подумал я. — И разве не мог Саша задержаться до утра? Кажется, даже собирался. Да нет. С какой стати ему задерживаться? Да и мало ли таких точно сапог? Конечно, это не он. Не стоит и смотреть. А все-таки вдруг он?..»

Меня неудержимо потянуло взглянуть в лица погибших, и вместе с тем удерживал от этого какой-то страх.

— Андрей, как вы думаете, можно, я на них посмотрю?

— Можно. И даже полезно.

Я прыгнул через кювет и медленно, точно он был пудовым, приподнял угол плащ-палатки над головой мертвеца в брезентовых сапогах. Нет, не Саша. Другое лицо, но тоже знакомое. Не могу вспомнить, кто это. Парень моего возраста. То ли мы росли рядом в нашем Дзержинском районе и встречались на улицах, в магазинах, в Летнем саду. Или, быть может, он учился в университете на другом факультете и попадался мне на глаза в длинном, вечно шумном университетском коридоре, в сутолоке университетской столовой. А может быть, я видал его в очереди в Публичку или сидящим напротив меня за длинным столом её читального зала? Не знаю. Это был один из тех незнакомых знакомых, с которыми — непонятно, почему? — не здороваешься, хотя их жизнь идёт рядом с твоей.

Осторожно, словно покойника можно было разбудить, опустил я на его лицо угол плащ-палатки и вернулся на дорогу.

— Ну что, познакомился? — спросил Кратов.

— Познакомился.

На развилке меж тем шёл все тот же разговор. Раздавались голоса:

— День, как назло, ясный.

— Да уж куда ясней, будто и не сентябрь вовсе.

— Интересно: откуда он дорогу видит?

— Забрался в Лигове на станционную водокачку, вот и видит.

— Нету там водокачки.

— Чего спорить-то, — сказал пожилой шофёр с толстым животом, с которого все время съезжал ремень. — Из Дудергофа, с Вороньей горы, всю эту округу как на ладони видать. Я там работал, на самой горе, на лимонадном заводе.

— Я думал, живот только от пива бывает. А оказывается, и от лимонада, — сказал Кратов.

Кругом загоготали.

— Значит, фрицы там теперь твой лимонад пьют! — продолжал потешаться моряк, ободрённый всеобщим хохотом.

— Скажешь тоже, полосатая душа, — обиделся толстяк. — Мы там все покурочили, а сахар в Ленинград вывезли.

— Верно папаша говорит, — вмешался один из пограничников. — С Вороньей горы он и корректирует обстрел дороги.