Иван Арсентьев - Суровый воздух

– Товарищи! – говорил он. – Сегодня нас постигла тяжелая потеря. Два наших боевых друга – командир майор Волков и старший лейтенант Черенков не вернулись с задания. Кто из нас не знал и не любил этих храбрых воинов, людей большой души и большого сердца. Они мужественно бились с врагом.

Голос Грабова дрогнул, и он замолчал, взглянул в глубь землянки. В наступившей тишине было слышно, как потрескивает фитиль в перегретой гильзе коптилки.

– Сегодня, – продолжал Грабов, – шесть наших беспартийных товарищей подали заявления в партию, и мы приняли их. Теперь почти весь летный состав нашего полка – коммунисты, и нет нужды говорить о том, что в минуту необходимости каждый из нас не задумываясь отдаст свою жизнь за Родину. Вот она, наша отчизна! – взмахнул он рукой, указывая на расцвеченную флажками карту, висевшую позади стола. – Одна шестая света, двадцать два миллиона квадратных километров площади! А вот линия фронта. За ней лежит наша территория, захваченная врагом. Огромный, богатый край. Народ приказал нам вернуть эти богатства, изгнать врага. Тысячи наших людей на оккупированной немцами территории ждут от нас освобождения.

Грабов остановился, вышел из-за стола.

– Война тяжелая, товарищи. Поставлено на карту самое дорогое – свобода и счастье Родины. Будем смотреть правде в глаза. Некоторые из нас настроились, прямо скажу… неправильно. Я имею в виду не боязнь трудностей, не страх перед смертью или еще что-то такое позорное для советских людей, но какая-то обреченность или чрезмерное бравирование своей храбростью у некоторых наших товарищей наблюдается, есть. И это плохо отражается на боевой работе. Получается, как в той украинской присказке: «Нагадай козе смерть, а она и будет…»

– Товарищ комиссар, мы не боимся умереть, – прозвучал чей-то голос.

– Вот, вот, – горячо подхватил Грабов. – Красиво, очень красиво сказано, но ерунда! Самопожертвование, если оно не вызвано необходимостью, есть самоубийство. Грош ему цена. Капитан Гастелло совершил свой подвиг не как обреченный на гибель, отчаявшийся человек. Он направил свой горящий бомбардировщик в скопление вражеских машин с ясным сознанием, твердой волей, во имя победы жизни. Нам следует помнить об этом, товарищи, и отличать истинный подвиг, совершенный во имя любви к Родине, от ложных понятий о подвиге. Чего больше? Прилетает летчик с задания. Машина избита вдребезги. С горем пополам приземляется, и смотришь – рулит в ремонт. Казалось бы, есть над чем призадуматься: почему так получилось, как избежать этого в будущем? Так нет! Вместо критического отношения к себе, к своим действиям, он, видите, ли, позирует, самовосхищается. Посмотрите, мол, какой я герой – сто пробоин привез! Битых героев не существует.

По землянке прошла волна сдержанного смеха.

– Такое понятие об отваге есть не что иное, как глупость, если не хуже… – сказал Грабов. – Я не постесняюсь назвать фамилии лейтенанта Оленина и лейтенанта Попова, которые, того и гляди, еще соревноваться начнут между собой, кого больше немцы изобьют…

В землянке засмеялись громче.

– Нет, товарищи, здесь не до смеха! – остановил летчиков Грабов. – Мы, советские люди, уважаем храбрость, если она непоказная. Война – опасный и кропотливый труд. Ты победи врага, уничтожь его, прилети на аэродром да посади машину целехонькую на все три точки – тогда ты герой. Честь тебе и хвала! Ну, а если уж выхода нет, то умирай так, чтобы враги тебя и мертвого боялись.

От дыхания людей в землянке стало душно. Грабов вытер платком влажный лоб.

– Мы мало занимаемся анализом боевой работы, – продолжал он, – не разбираем ошибок, не указываем на промахи, а они тем временем укореняются у нас, приводят к ненужным потерям. Ответственность за подготовку и сохранность людей лежит на нас, коммунистах. Впереди предстоят серьезные бои, к которым мы должны хорошо подготовиться.

Каждый вылет на задание, каждая свободная минута на земле должны использоваться на учебу. Задача трудная, но я буду строго придерживаться ее выполнения.

– А кто полком будет командовать? – спросил кто-то от двери.

– До приезда нового командира командовать полком буду я, – произнес Грабов, устало опускаясь на скамейку.

– Кто просит слова? – спросил Омельченко, вставая из-за стола.

– Лейтенант Оленин просит, – поднял руку Оленин. Встав с нар, он подошел к столу и небрежным движением закинул назад растрепавшиеся волосы.

– Товарищи, – запальчиво заговорил он. – Среди вас я коммунист самый молодой, но молчать не могу.