Иван Арсентьев - Суровый воздух

– Ребята… Я – Аверин… Я ранен… в грудь… Машина горит…

Попова словно кольнуло ножом. Он оглянулся и увидел самолет Аверина. Пикируя с небольшим углом, его машина, объятая пламенем, неслась на танки. Скорее инстинктивно, чем с разумным решением, Попов крикнул ему:

– Держись!.. Держись, дружок!

Но Аверин, очевидно, уже не слышал. Самолет его, все больше накреняясь на левое крыло, стремительно приближался к земле. И внезапно пораженные происходящим летчики услышали:

– Я – Аверин… Прощайте.

Над лесом взметнулся огненный столб. Попов вздрогнул, облизал соленые, пересохшие губы. Только сейчас он почувствовал, что самолет его стал необыкновенно легким. «Как ласточка», – мелькнуло в голове, но тут же он забыл об этом. Все его мысли были там, на той просеке, в набитом врагами лесу, где остался его товарищ. Все, что произошло минуту назад, запечатлелось в его душе на всю жизнь. Следуя на аэродром, он, и так всегда молчаливый, на этот раз словно онемел. На стоянке с виноватыми лицами дожидались его оружейники. По их виду можно было безошибочно догадаться, что совсем недавно им пришлось выдержать небывалый разнос. Красный, с расстроенным лицом старший техник по вооружению сказал:

– Товарищ старший лейтенант, прошу извинить. Виноват. Вышла досадная ошибка. Эти вот, – показал он на оружейниц, – перестарались, умудрились подвесить вам в люки вместо двадцатипятикилограммовых бомб такое же количество сорокакилограммовых… Перегрузили на одну треть…

– Хм!.. – буркнул Попов и хотел что-то сказать, но только устало махнул рукой и пошел на командный пункт. Придя туда, он снял планшет, повесил его на рог, а сам вошел к Рогозину.

– Вот, Попов, познакомьтесь: корреспондент фронтовой газеты, – представил Рогозин летчику молодого смуглого лейтенанта, стоявшего у стола с блокнотом в руках. – А это, – показал он на Попова, – Герой Советского Союза старший лейтенант Попов.

Корреспондент и летчик пожали друг другу руки. Попов угрюмо молчал.

– У нас теперь четыре Героя. Три еще в воздухе. Сейчас прилетят, – продолжал Рогозин прерванный рассказ.

– Нет, товарищ капитан! – дрогнув в лице, резко произнес Попов. – Героев пять. Только… пятый не вернется. Он погиб, там… на просеке… Аверин…

Офицеры молча встали, склонив головы.

Колеса поезда Брест – Москва отстукивали последние километры. За окном вагона в морозном воздухе проплывали черные деревья, покрытые снегом, мелькали дорожные указатели, полосатые шлагбаумы переездов, телеграфные столбы с ожерельями изоляторов, обвешанных кривыми линиями проводов. Сначала провода бежали четырьмя рядами. Затем шестью, восемью… Перед самой Москвой проводов стало столько, что в глазах рябило. Облепленные инеем, они казались огромными гусеницами, ползущими из вечерней мглы. Но вот в тусклой дымке сумерек начали смутно обозначаться желтые огоньки, вырисовываться темные контуры строений великого города.

Черенок стоял у окна купе, припав лицом к стеклу, и смотрел на приближавшийся город. Он ехал в Москву впервые. Несколько дней тому назад его вызвал к себе командир дивизии Гарин. За образцовое выполнение боевых заданий и сохранение людей эскадрильи генерал дал Черенку тридцатисуточный отпуск. На фронте за подобные дела давались обычно другие поощрения, и неизвестно, кто подсказал Гарину отпустить его в Москву. Черенок был почему-то уверен, что это сделал Грабов, и за это чувствовал к нему безмерную благодарность. Город приближался. Спутники – «пушкари», с которыми он ехал от Минска, начали собираться, укладывать чемоданы. Обращаясь к Черенку, один из них, подполковник, сказал:

– Ну, старший лейтенант, подъезжаем к матушке… Если не разыщешь своих знакомых, приходи ко мне без стеснения. По-фронтовому… Места хватит. Адрес не забыл?

– Спасибо, товарищ подполковник, не забыл, – поблагодарил летчик.

– То-то же… Новый год в Москве надо встречать по-московски. В общем заходи.

Колеса застучали громче. Вагон качнуло на стрелках. Черенок надел свою новую шинель, взял в руки чемодан и первым вышел на площадку. Через пять минут он стоял уже на большой привокзальной площади. Мысль о встрече с Галиной волновала его. Он представлял себе ее радость, удивление, когда он войдет к ней в комнату под самый Новый год. Ведь его приезд будет так неожидан. Он нарочно не писал ей об этом.

По площади сновали машины, спешили люди, Нагруженные пакетами, бутылками, хлебом, полученным в магазине по карточкам. Лица их были озабоченными, усталыми.