Елена Семёнова - Русский Жребий

— Что же в таком случае? Отступать? — спросил Курамшин осторожно.

— Это уже не моего уровня вопрос. Пока у меня приказ держать здесь оборону, во что бы то ни стало. И пока иного не будет, я отсюда не уйду. Даже если придётся остаться здесь навсегда. К этому мы все готовы. Лишь бы это не было напрасной жертвой… Мне-то терять нечего, а у ребят семьи, нормальная жизнь, будущее.

— Ну, а сам-то как думаешь?

— Думаю, что куда ни кинь всюду клин. Если помощи не будет (а с каждым днём надежд на неё всё меньше), то шансов у нас нет. Если останемся — погибнем все. А, самое главное, погибнут люди, которых мы обещали защитить. Ведь эти сволочи не остановятся перед тем, чтобы смести к чертям весь город… Потом скажут, что это мы сами себя снесли. А если уйдём… Стыдно, капитан, уходить-то. Да и так просто не уйдёшь. Как минимум, надо вывозить с собой всех гражданских, что нам помогали, семьи бойцов. Иначе их просто убьют… Если бы хоть коридор был, чтобы гражданских заранее эвакуировать! Так нет же! На днях, небось, слышал, автобус с детьми расстреляли — чудом живы остались…

— Да, — покачал головой Валерий, — что в лоб, что по лбу.

— Ты-то надолго к нам?

— Да теперь думаю, что до конца, — отозвался Курамшин. — Или с вами отсюда уходить буду, или с вами тут и останусь.

— Оптимисты говорят — останемся до победы! — чуть улыбнулся Игорь.

— Ну, мы ж не на параде.

— Что ж, отговаривать не буду. Знаю, что бесполезно. И потом, признаться, рад, что опять нам в одном окопе быть привелось.

Валерий приподнял стакан с остывшим чаем:

— А выпьем, майор, всё-таки за нашу победу! Рано или поздно на всех фронтах!

— И за встречу, — добавил Стрешнев. — Я уже давно заметил: наш город — удивительное место, где многие судьбы сошлись. Здесь собралось всё лучшее, что есть в России, в Русском мире. Москва уже давно перестала быть его сердцем. Сердце России сегодня здесь. И вряд ли мы могли встретиться где-то в ином месте. Таков наш жребий… русский жребий!

Пока Курамшин беседовал с обретённым из небытия другом, Агния успела побывать на позициях ополчения, пообщаться с некоторыми бойцами, сделать приличное количество фотографий и навестить семью Луговых. Это многострадальное семейство, действительно, почти не покидало погреба, кое-как обустроенного «для жизни». Дом их соседей был разрушен ещё два дня назад, и Луговые при всяком обстреле с ужасом ждали, что очередной снаряд обрушится и на их крышу.

— Мы так долго копили на этот дом, так долго строили его. Чтобы детям было, где жить. Огород опять же, две козы, курочки… Думали, так и прокормимся. А теперь как жить? Куда деваться? — горько причитала хозяйка, дородная женщина лет сорока с мягким усталым лицом.

На вопрос о родных Марина лишь махнула рукой. Можно считать, что и нет. Родная сестра честит её сепаратисткой и говорит, что она получает то, что заслуживает. И вместе с мужем доносы на соседей пишет — «кто не скачет». И гордится своим патриотизмом!

Конечно, есть знакомые… Но с пятью детьми к кому на шею свалишься на неопределённый срок? Младшенькая Оля к тому же болеет. А из-за войны теперь даже у врача наблюдаться нет возможности. Раньше в Пригороде была больничка, но теперь она наполовину разрушена. А то, что не разрушено, выполняет функции военного госпиталя. Да и то сказать — работают в нём только один хирург да медсестра. Остальные уехали в город. А теперь, говорят, и оттуда бегут. Ещё помогает волонтёр Татьяна Ивановна. Пожилая женщина приехала из Саратовской области, где работала нянечкой в больнице.

— А вот там ниже по улице дедушка с бабушкой жили. Обоих разом накрыло… Такие добрые, сердечные были люди. Тётя Клава детей всегда в гости зазывала, угощала их. Дядя Лёша болел, ему в подпол тяжело было спускаться. Он её гнал, а она не могла его оставить. Так и погибли.

Марина рассказывала буднично, отрешённо, уже свыкнувшись с каждодневным ужасом. Лишь правая щека её иногда подрагивала от нервного тика, и время от времени она опасливо озиралась, проверяя, все ли дети рядом.

Марина вела дневник и, следуя её примеру, вела его старшая дочь Катя. Военный дневник 14-летней девочки… «Самое страшное, если маму убьют. Пусть лучше убьют меня. Тогда Толя, Митя, Саша и Оля останутся с мамой. А если её не будет, мы погибнем все…» Страшно, когда ребёнок в такие годы так спокойно и рассудительно пишет о самых жутких вещах… Эта девочка уже видела смерть, она каждый день ходит рядом с ней, но боится не за себя — за младших, за мать. А её братья уже разбираются в оружии, уже на звук определяют, какие орудия работают, по осколкам в воронках — какие разрушили очередной кусочек их привычной жизни.