Игорь Шелест - Опытный аэродром - Волшебство моего ремесла.

Самолёт-носитель ожил, вздрагивает у осевой линии в самом начале взлётной полосы. Двигатели увеличивают обороты. Рюриков направляет бинокль на кабину лётчиков носителя и видит за стеклом лицо Стремнина, затем, чуть опустив бинокль, вглядывается в лицо Хасана, отлично просматриваемое сквозь остекление фонаря аналога. Аналог прижат снизу почти вплотную к обширному телу носителя и так ладно обтекаем, что и зазора между обоими фюзеляжами не образуется. Лицо Хасана, обрамлённое защитным шлемом, сосредоточенно и серьёзно. Рюриков невольно пытается представить себя на месте Хасана и тут же ощущает пробежавший по спине нервический озноб.

— Как там у тебя, «Первый»? — Из динамика, установленного в автобусе, доносится вопрос Стремнина к Хасану.

Рюриков по движению губ Хасана догадывается, что тот отвечает — готов ! И тогда из динамика раздаётся новый вопрос Стремнина:

— «Академия», я — «Второй», разрешите взлёт?

Полковник Гвоздев в полусфере у себя подносит к губам микрофон:

— Я — «Академия». «Второй», взлёт вам разрешаю.

Динамик:

— Вас понял, «Академия», взлёт разрешаете, я — «Второй».

Как бы нехотя носитель трогается с места, начинает разбег. Рюриков неотрывно следит за разбегом сдвоенных самолётов в полевой бинокль.

Он всё ещё крупно видит шасси носителя, крыло снизу, кабину аналога, в ней — Хасана. Большой самолёт трясёт колёсами, вздрагивает всем корпусом, стучит, лязгает стойками шасси на стыках бетонных плит. Напряжённый грохот, рёв мчащейся вперёд машины все усиливается, и Рюрикову теперь уже и в бинокль не различить лиц пилотов.

А между тем мысли испытателя в «малютке» сосредоточены на замке. Сейчас всё дело в нём: «Возьми да откройся! Замок-то ведь один… Ну, конструктор! — Хасан имеет в виду Стремнина. — Мог бы не поскупиться и на второй!..»

Наконец лязгающая передняя стойка шасси носителя перед глазами Хасана замирает, повиснув в воздухе, только все ещё по инерции бешено вращаются колеса.

Из груди Хасана вырывается вздох облегчения: носитель оторвался от бетонки. Но это успокоение тут же и меркнет, потому что Хасан по-прежнему чувствует свою беспомощность. И он знает, что это гнетущее чувство будет в нём, пока носитель не наберёт достаточной высоты, пока он, Хасан, не запустит двигатель своей «малютки», пока не отцепится, не приобретёт свободу, роль его пассивна, он во власти обстоятельств. К примеру, случись что-нибудь с шасси у носителя, скажем, разрушение колеса, и махина раздавила бы аналог, как комара.

Но теперь такая опасность осталась позади. Они поднимались все выше в направлении гор. До отцепки времени было ещё достаточно, и Хасану, прежде чем отцепиться, предстояло проделать 22 подготовительных операции, начиная с запуска двигателя, разогрева его, проверки автоматики и всех систем — словом, привести аналог в окончательную изготовку. Все эти действия путём включения тумблеров, нажатия кнопок, наблюдений за индикаторами и лампочками нужно было выполнить в определённом порядке, отмечая тут же, в планшете, пристёгнутом на ноге лётчика под правой рукой.

Хасан неторопливо принялся за дело. Первым номером в планшете значилось включение бустер-насоса топливной системы. Перед тем как прикоснуться к нужному тумблеру, он проверил себя ещё раз и, убедившись, что это именно тот тумблер, перекинул его сверху вниз, наблюдая за манометром: стрелка, качнувшись от нуля, довольно скоро успокоилась на индексе 2, что и требовалось, и Хасан извлёк из держателя на планшетной рамке карандаш и отметил галочкой первую строчку.

В его распоряжении времени было ещё много, и он мог не спешить. Двухстрелочный высотомер перед ним на приборной доске показывал, что уже разменена вторая тысяча метров высоты. Тонкая стрелка склонялась теперь вправо, оставляя за собой десятки, сотни метров третьей тысячи. С каждой последующей сотней метров Хасан чувствовал себя уверенней, спокойней. «Вот ещё наберём тысчонки полторы, — думал он, — и смогу отцепиться в любой миг, как бы внезапно это ни потребовалось. Тогда уж сам себе голова!»

Хасан знает: там, наверху, в чреве носителя, бортинженер волнуется за него. Все они наверху, и Стремнин особенно, волнуются сейчас: затаились и будут сидеть молча, пока не произойдёт отцепка. Впрочем, и самого Хасана нет-нет да побеспокоит мыслишка: случись на носителе аварийная обстановка, те, кто сидит там, наверху, поди, не замедлят сбросить аналог!.. Чем и вынудят его, Хасана, тут же катапультироваться… (Живое представление этаких поспешных действий — вот уже в каком полёте на подвеске! — тут же вызывало мерзкое до тошнотворности ощущение пустоты в животе.)