Олег Алексеев - Горячие гильзы

В лесах было без счёта таких деревень, как наша. Таясь от карателей, люди ставили шалаши, рыли землянки и окопы. Фашисты боялись углубляться в лес — там партизаны, а люди боялись выходить из леса…

По просьбе партизан мы с матерью целый день следили за дорогой. По дороге без конца шли колонны солдат, проносились мотоциклы и бронетранспортёры. На холмах стояли миномёты и орудия.

Лето выдалось жаркое, возле спалённых деревень быстро вызревали хлеба. Пришла пора жатвы, а жать было почти нечем: лишь у немногих уцелели серпы. Несколько серпов выковал дед Иван Фигурёнок, отточили спасённые косы. Саша Тимофеев на камне в острое жало оттянул свой штык.

— Попробую штыком. Вдруг получится?

Работать решили по ночам, когда переставали летать самолёты, останавливались маршевые колонны. Мать сказала, что возьмёт меня с собой — оттаскивать в лес снопы, и все остальные мальчишки, кто постарше, пойдут со взрослыми.

Серёга понял, что его не возьмут, молча показал мне кулак…

Выдался тёплый безветренный вечер. Вышли, едва стемнело. Над холмами стояла заря. Вода в озере от зари казалась огненной…

Женщины работали, низко нагибаясь. Фашисты были совсем близко: над деревьями бесшумно лопались ракеты. От ракет рожь становилась то зелёной, то алой, то оранжевой…

Тяжелее всех было Матрёне Огурцовой: мешал высокий рост. Матрёна жала полулёжа, боком пробивалась сквозь хлеб. Мать и тётя Паша встали на колени. У Саши Тимофеева ничего не вышло, принялся вместе со всеми мальчишками таскать снопы.

Мальчишки послабее тащили снопы на спинах; в сумерках казалось, что снопы сами бегут к лесу. Кто посильнее, тащил сразу пару снопов, подхватив их под мышки.

Стойки ставили под ёлками, метрах в сорока от опушки. В лесу было темно, я вкровь разбил босые ноги. Страх быстро прошёл, сменился радостью: когда работаешь на людях, всегда радостно.

С поля ушли, когда начало светать. Днём спали как убитые. Сквозь сон я услышал какой-то стук, в испуге вскочил. На брезенте, расстеленном под деревьями, горой лежали снопы. Мать била по огромному снопу, била так, словно перед ней был фашист. Рядом молотили другие женщины, лихо махали цепами мальчишки. Работал даже наш Серёга.

Нашёлся цеп и для меня. Встал рядом с братишкой, выбрал сноп покосматее…

Старик в немецкой шинели провеивал зерно на ветру. Полова, кружась, улетала, на веретье осыпалось зерно — чем дальше от края, тем крупнее. Я никогда не видывал золота, но понял — вот оно такое…

Нам помогали двое раненых партизан. Один орудовал правой рукой, другой — левой. Дед Иван Фигурёнок налаживал ручную мельницу. На куче обмолоченных снопов сидели совсем маленькие дети. Работать они ещё не могли, но им хотелось быть там, где работают.

— Хорошо! — сказала вдруг наша мать. — Теперь будем с хлебом. С хлебом не пропадёшь… Он — всему начало. А нет хлеба — нет жизни…

— Это так, — согласилась с матерью Тоня Тимофеева, — где хлеб, там и радость. Девчонкой, помню, жать ох не любила. Это на отцовских-то хлебах. А как хозяйкой стала — вяжу за жнейкой снопы и песню пою!

И вновь вечером вышли на жатву. Шли вереницей, боясь отстать друг от друга. Работать начали молча: каратели целый день стреляли около озера. Было похоже, что они где-то совсем рядом.

Жать решили не до конца поля — оставить полосу ржи, чтобы всё поле казалось немцам нетронутым.

Всё шло как по маслу, и вдруг повисло сразу несколько осветительных ракет — справа, слева, впереди. Брызнули светом мотоциклетные фары, гулко ударили пулемёты. Тоня Тимофеева покачнулась, боком упала в рожь.

— Ложись! — закричал кто-то поблизости.

Я упал навзничь, пополз по стерне. Пули секли рожь, резали траву… Стреляли от озера, с дороги, с холма. Слепя, вспыхивали ракеты, и вновь обрушивалась темнота — словно в страшном кино рвалась лента.

Ко мне подползла мать, потащила за собой к лесу.

В лесу встали, побежали. Рядом бежали другие люди. Стрельба вдруг стала яростней. Я понял: подошли партизаны, ударили по карателям.

В лесной лагерь не вернулись три женщины…

Я видел это страшное поле. Убитые лежали рядом с жёлтыми снопами. Тётя Тоня уткнулась лицом в траву, широко раскинула руки… Ветер шевелил её тёмные волосы. Лицо другой убитой кто-то закрыл чёрным платком. Видимо, пуля попала в лицо, изувечила его. На третью убитую смотреть было страшно: платье её было красным от крови. А вокруг стояла невиданная красная рожь…