Всеволод Крестовский: Очерки кавалерийской жизни

В одно прескверное утро поручик Болиголова очутился в пренеприятных обстоятельствах. Обстоятельства эти — Бог их знает почему — в общежитии известны преимущественно под именем критических. Именно в это самое скверное утро в карманах поручика Болиголовы при самом тщательном расследовании не оказалось ни копейки наличных денег.

«И дернула ас нелегкая засесть с этим капитаном-прохвостом», — мысленно укоряет себя поручик, вспоминая вчерашний штосе у какого-то проезжего авантюриста, пана Ивановского, который, встретясь в ресторане гостиницы кое с кем из офицеров, отрекомендовался им отставным капитаном, познакомился, зазвал к себе в номер, велел подать шампанского, затем предложил играть, а затем… поручик Болиголова очутился «в критических».

«…И дернула ж… Нет, да ведь как! По первому абцугу… Ведь более тысячи в выигрыше был… и забастовать бы — так нет же!.. А тут вдруг — трах! — и пошло, и пошло… Как будто заколодило, проклятое!»

— Ваше благородие, Штралецкий пришел.

— Кто?

— Штралецкий, Ицка.

— А, черт!.. Этого еще недоставало!.. Ведь сказано же тебе, болван, чтобы никого!.. Ну, что же я буду с ним делать? Пошел, скажи, что сплю… еще не просыпались, мол.

— Да я, ваше благородие, я им изволил уже так докладывать, а аны: «Ничего, говорят, мы подождем, посидим».

— А, черт его!.. Ну, нечего делать, зови!..

— Зждрастуйте вам, гасшпидин сперучник. Здравствуй, Ицка. Садись.

— Не, можна и пасштаять… Ви пазжволитю?

— Как знаешь. Что скажешь хорошего?

— А ви сшто скажете?

— Да что, брат, у меня все скверно… Вот проигрался вчера.

— Огх, сшлихал, сшлихал, сшлихал… сшлихал, — грустно качает головой Идка.

— Да, брат, увы!.. Проигрался… и потому ты пришел совершенно напрасно.

— Напрасшний!.. А почом ви зжнаете, что я напрасшний?

— Да потому что из моего долга я не могу теперь отдать тебе ни копейки.

— А на сшто мине ваше кипэйке?.. Пфэ!.. Зжвините, когда ж я вам говорил, сшто на ваш долгх? Я толке зайшол взнать чи ви зждаровий?

— Здоров, как видишь.

— Н-но, зжвините, а я сабе думаю, сшто ви не зждаровий.

— Почему ж ты это думаешь?

— Так. Бо я сшлихал, сшто ви достал себе карманне чагхотке, и я ж пришол спытатъ у васше благородю, чи не хочете ви медидинске средство?

— Денег, что ли? — недоверчиво покосился на Ицку поручик.

— Так.

— Да ты разве дашь?

— Н-ну, як не я сам, то можна сдобить. У мине есть одногхо щаловек, мой гхаросший зжнакомый, и он дает на гхаросший пурцент… Алеж ви понимаете, на гхаросший пурцент, под вэксюл, то можна з ним поговорить.

— О, благодетель рода человеческого! Прииди в объятия мои! — вскричал, простирая руки, обрадованный Болиголова.

— Алеж на гхаросший пурцент! — знаменательно поднял Ицка указательный палец.

— Сшлихал, сшлихал, сшлихал! — благодушно передразнил поручик, у которого в голове сейчас же замелькали свои соображения: «Четыреста рублей остального долга дослать капитану, тридцать рублей в бакалейную лавку, двенадцать сапожнику — итого четыреста сорок два рубля… Стало быть, пятьсот рублей». — Мне нужно пятьсот рублей, Ицка.

— Пьятсо-от?! Пфс…

— Никак не менее.

— Алеж замного пурценты выйдет, — с участием предостерег Ицка, как бы самым родственным образом входя в денежные интересы и расчеты поручика: — Уй, как замного!.. Бо тот одного щаловек, мой зжнакомый, он берот ни меньш як десёнт пурценты на мисёнц.

— Десять в месяц! — в ужасе всплеснул руками поручик. — Десять в месяц!.. Пощади, Бога ради!

— Н-ну, каб то бил я, то как я вас люблю, то яб из вас аж ни одного пурцент; а ни вэксюл, а ни расписке, а так, на одного честю. Алеж то не я — то мой зжнакомий.

— Да ведь это ж безбожно!

— Н-ну и сшто ви схочите — жид як есть жид! То не еврей, не эзраэлит, а жид пархатый, и пурценты его жидовски… такий сшволач! Н-но… а когда вам надо, то сшто ви будете изделать? Ви будете давать и не десёнт, а дванасты, и тринасты, и пьятнасты… Та-а-к?

Поручик Болиголова сидит, не отвечая ни слова, но все более и более погружаясь в мрачное раздумье.

— Н-ну, то как же будет? — переминаясь с ноги на ногу, тихим вопросом прерывает Ицка минутное молчание.

— Да уж и сам не знаю как! — со вздохом пожал поручик плечами. — Только десять в месяц — этого я решительно не могу.

— Зачиво так?

— Да видишь ли, если б я намерен был никогда не платить моих долгов, то я бы охотно согласился не то что на десять, а хоть на сто в месяц; но так как я имею обыкновение долги мои платить, то…