Григорий Бакланов - Меньший среди братьев

— Но надо сделать, — настаивала Кира.

— В первые сутки может не показать.

Параллельный телефон все звякал, качалась на стекле тень растянутого витого шнура. Они говорили о кардиограмме, я понял.

Вошла Кира, испуганно глянула на меня, на сестру, но заговорила она голосом, внушавшим бодрость:

— Вот видишь, это спазм. Сейчас что-то в воздухе, в самой атмосфере что-то такое… Вот и доктор говорит.

И врачу, который тоже подошел ко мне:

— Он у нас, к сожалению, склонен к панике. Эта склонность у него есть.

Было неловко за фальшь, которую не могли не видеть. Испуг прошел, все возвращалось на свои места, и все становились сами собой.

— Извините нас, доктор, за весь этот переполох.

Он кивнул мне с тем же строгим лицом, отошел к столу и там что-то писал.

День разгулялся в вышине. Густо-синее осеннее небо сияло за окном. Я смотрел снизу, и мне было видно, как вертикально вверх блестящей пулей уходит в небо самолет, оставляя за собой ослепительный инверсионный след. Но не о вечности думал я сейчас, глядя в вечное небо. Совер-шенно подавленный, лежал я на жестком топчане в облитой на груди, расстегнутой рубашке, один рукав которой был закатан.

Опять звякал телефон, на матовых стеклах была тень моей жены, я слышал ее голос.

— Нет, нет, ничего особенного, — говорила она, и тень руки трогала тень прически. — Тут вкралось одно непредвиденное обстоятельство, после расскажу… Конечно, все остается в силе. Обеспечишь? Очень важно, чтобы его приняли, это очень, очень важно…

Отсвет успешного разговора еще был на ее лице, когда она вышла, улыбаясь, как на сцене.

— Вот видишь, все налаживается, — пальцы ее играли деревянными бусами на груди. — Все постепенно наладится.

Чужое лицо женщины, с которой я прожил жизнь, улыбалось победительно. А жалела меня некрасивая незнакомая девочка, все то время, пока мне было действительно плохо, она грела в своих руках мою руку.

Странным, диким показалось мне сейчас все то, что было здесь, что произошло на улице, вся эта безобразная сцена, когда я при людях, на глазах толпы грозил, кричал, кидался, как на врага. Хотелось скорей уехать от своего позора. Я категорически отказался ехать в больницу, отказался от машины «скорой помощи». Наша машина все так же стояла на тротуаре, засыпанная уже сухими листьями, и на нее, и на асфальт, и под колеса нанесло их с тополя, шумевшего на ветру.

После холодного утра, сильной росы, тумана жарко слепило солнце, машины, мчащиеся в конце переулка по шоссе — из тени домов в свет, отбрасывали его ветровыми стеклами. Вскоре в этом сверкающем потоке мчались и мы. Смерть не состоялась. Мы возвращались в жизнь, которую мне столько раз хотелось начать заново.

1982