Григорий Бакланов - Меньший среди братьев

— Сейчас ему был бы шестьдесят один год, подумать только. А прожил на свете двадцать один. Не помню, говорил тебе? Я ведь узнал. Они вылетели прикрывать караван судов. К Мурман-ску шел конвой. Вот в том бою над морем… Как метеор сгорел. След яркий остался, а смотреть на него некому.

— Кирилл, тебе волноваться нельзя.

— Лежу тут, думаю все. Вы оба воевали, а я всю войну в тылу.

— Что ж ты мог? Оборонный завод. В то время самолеты…

— Это я знаю. Но вы-то воевали. Какой он был! Ведь самый лучший из нас.

Помолчали.

— Знаешь, я недавно Ларису встретил, — сказал Кирилл. — Она бабушка. Постояли с ней, Костю нашего вспомнили. Ты ее не встречаешь?

— Встречал.

Несколько раз я встречал Ларису, юношескую любовь Кости, брата нашего погибшего. А первый раз встретил ее через несколько лет после войны. Она вела за руку чудную девочку, другую везла в коляске. Рядом шел муж. Только над бровями остались у нее темные пятна, она их запудривала. Это мог быть их с Костей сын, жил бы сейчас на свете.

— Иди, Илюша, тебе пора.

— Посижу.

— Иди, иди.

Мы прощаемся, я уношу свой роскошный «дипломат», как краденый. В коридоре встречаю Варвару.

— Варя, что говорят врачи?

Она стоит величественная, седая, строгая. Теперь она вновь что-то не прощает мне и не считает нужным это скрывать. Этих одиннадцати суток, когда брат был между жизнью и смертью, а я жил себе, не ведая, мне она этого не простит никогда.

— Может быть, все-таки надо что-то достать? Скажи.

— Ничего не надо. Наши, из нашего кабэ, все сделали.

Я вышел на улицу за ворота больницы. Ну, слава Богу! Слава Богу, самое страшное позади. Только бы инфаркт не повторился.

Теперь чувствую, как я устал. Я устал пригибаться душой. Каждый должен жить, как он может. Гордость Варвары, вечная и несомненная ее правота и прямота — мне все это в моем возрасте нелегко переносить. Я рад, что Кириллу с ней хорошо, но не надо диктовать друг другу, как жить, как себя вести. Даже в рай не надо загонять силой, а то из рая побегут.

За воротами больницы другой мир. Здоровые, веселые, словно бы не подверженные несча-стьям и болезням люди идут по улице. После запаха палаты я особенно чувствую этот весенний воздух, весенний вечер, желтизну и прозелень неба.

Мелькнуло такси, я успел поднять руку. Оно проехало на тормозах, оставив черные следы резины. Ну что ж, можно домой. Но в машине я вдруг назвал Лелин адрес.

— Боже, какой замученный, потный! Сколько человек на тебе ездило?

Леля в ситцевом летнем халатике с огромной чалмой на голове наводит чистоту в доме. Тыльной стороной рук обняла меня за шею.

— Обожди, — пытаюсь я отклониться, — я сам себе неприятен сейчас.

— Холодный какой! Скажи правду, ты сердце чувствуешь?

— Только рядом с тобой.

— Они заездят тебя окончательно. Иди стань под душ.

Мы разговариваем с ней через дверь ванной. Я стою под душем, сквозь шум льющейся воды слышу Лелин голос:

— Ты случайно застал меня. У нашей одной сотрудницы… Азольская, не помнишь, конечно? Я тебе рассказывала, ты никогда не помнишь. Она получила квартиру, грандиозное новоселье в два тура: в субботу — для родственников, в воскресенье — все мы. Покупается подарок. Мне тоже надо было ехать.

— Ну, и как же?

— Как? Вот так. Словно сердце чувствовало. Идти надо — не иду. Не иду и не иду. Потом взяла помыла голову. Купят без меня. Что ж ты не позвонил даже? Не предупредил?

— Я сам не знал. Просто захотелось тебя увидеть.

Второй раз сегодня я вот так стою под душем: утром — дома, теперь здесь. Вот моя зубная щетка в стакане: моя голубая, Лелина — оранжевая. И когда меня здесь нет, они стоят рядышком.

И она каждое утро смотрит на них. А дома у меня тоже голубая. Я чищу зубы под душем, паста какая-то новая, приятная на вкус. «Kolynos». Сирия. Ставлю щетку обратно в стакан. Бритва моя на стеклянной полочке. Странно складывается жизнь.

Стук в дверь, голая Лелина рука протягивает мне белье, мой мохнатый купальный халат. Шлепаются на мокрый кафельный пол мои домашние туфли без задников.

— Брось там все, я постираю!

Я расчесываюсь перед запотелым зеркалом — бороду, волосы вокруг головы, — в мохнатом халате до щиколоток, в шлепанцах на босу ногу выхожу из пара.

— Ванну я ополоснул, — говорю я, оглядываясь на свои мокрые следы; — Я хотел там немного подтереть… — и неуверенно ищу глазами тряпку, хорошо, впрочем, зная, что мне это не будет позволено.

— У меня ничего не готово, сам виноват, не предупредил. Пей квас пока что.