Михаил Годенко - Минное поле

Вот и сейчас. Садясь с ним рядом, доктор спросил:

— Не застрянем на заливе? Федя ответил:

— Мы пскопские! Заносы нам до феньки! Проскочим!

И газанул. Полуторка наделала треску, хоть уши затыкай. Михайло, устроившийся в затишке, за кабиной, постучал в слюдяное оконце.

— Без глушителя ездишь?

Федя, видно, не расслышал вопроса, отделался все теми же словами:

— Мы пскопские! — И подмигнул на всякий случай. Лейтенант медицинской службы Филимонов ехал по заданию санитарного управления в Лебяжье, на лесозаготовки. Ему приказано посмотреть, как живут матросы, в чем испытывают нужду. Пригласив с собой Михайла Супруна, не сказал, что основное дело — в Лебяжьем. Сказал: «Поедем поохотимся!» Он знал, что Супрун набегает встреч со Степаном Лебедем.

Михайло раздумывал недолго.

— Аллах с ним! На охоту так на охоту!

Командира корабля уговорил без труда: «Добрыня» стоит на приколе. Утеплен. Лед вокруг обколот. Даже кое-где стукнули его толовой шашкой, чтобы не сильно напирал на корпус судна. Зимний ремонт? Но «Добрыня» недавно вышел из капитального. Короче, дела на корабле мало.

Тарахтит полуторка на ледяных ухабах, мчится по снежному коридору. Стенки высокие, вровень с бортами машины. Встречный поток движется по другому коридору. Машин не видно, видны только горы ящиков, утянутых пеньковым тросом, мешки с мукой, поленницы дров или еще какой груз, прикрытый брезентом. Днем и ночью идут машины. На фарах козырьки светомаскировки. Немец отогнан уже далеченько, но ледяную дорогу бомбит. А раньше и снарядами докучал. Года два назад в снежную воронку угодила машина адмирала Дрозда. Булькнула — и поверхность ледяной кашкой затянуло. Погиб адмирал, даже тела не нашли: унесло течением. Весной из устья Невы пришел в Кронштадтскую гавань красавец эсминец. На скуле его крупно выделялись металлические слова: «Вице - адмирал Дрозд».

Вот и Ораниенбаум, или Рамбов по-флотски.

С залива машина поднимется в город, свернет направо и помчит по автостраде до самого места. Шоссе тянется у подножия холма, А дальше — от берега до горизонта — белая пустыня залива. На ней отчетливо виден Кронштадт.

На холме белый госпитальный корпус, а направо, внизу — поселок. Там живет племянница доктора. Почему же Федя Скобарь жмет на всю железку? Почему не поворачивает?

Михайло упирался, ругал доктора. Но куда денешься на ночь глядя? Пришлось идти к Степану Лебедю, стучаться к нему в вагончик.

Вагон стоит на заброшенной колее. Он низенький, когда-то был окрашен охрой. Колес не видать, их замело снегом. К двери ведет свежеструганая лесенка. В бору совсем тихо. Дымок из черной жестяной трубы течет вертикально.

Степан довольно потирал руки, улыбался, щуря небольшие глазки. Он усадил гостей за стол. Попросил Марусю подкинуть грибков.

Стол одной стороной держится на завесах, прикрепленных к стенке, другой — опирается на тонкие ножки. На столе — картошка в мундире, кучки серой соли, квашеная капуста и, конечно, соленые грибы. Без них в лесном краю какая еда.

Степан подмигивает доктору, лезет под лавку, победно водружает на стол темную пол-литровую бутылку, заткнутую газетной пробкой.

— Были катерники, — говорит Степан. — Приезжали на «студере» за дровишками. Угостили спиртом.

Михайло украдкой посматривает на Степана, удивляется, какой он домашний. Не верится, что перед тобой матрос, вояка. Ему бы землю пахать. Приезжать по вечерней заре до хаты, устало садиться за стол, жевать галушки.

Точно опровергая Михайла, вдалеке глухо застучали орудия: «тук, тук, тук, тук». Так стучит каток каменными ребрами по тугому току.

— Молотят!

— Хорошо, отогнали подальше. А то и сюда доставал. В землянках жили. Под накатами спасались.

Маруся вздохнула. Михайло присмотрелся к ней. Хорошая молодица, видать по всему, добрая. Она положила руки на живот, как это делают беременные женщины, и вдруг показалась красивой. Степан тоже не урод. Подбавил он Михайлу полынку к жизни, да шут с ним. Видно, не по злобе, а по простоте своей, по наивности. Он добрый человек. И руки у него крупные, работящие, и глядит приветливо. Когда-то ты смерти ему желал, а теперь думаешь: «Шут с тобой, живи! Скоро у тебя сын будет. Славное это дело, брать дитя на руки. И жинка у тебя справная. А вот у меня... все перекосилось... Помню запах ее волос, трещинки на пересохших губах, веснушки на носу... Прислонилась к другому. Моей осталась только в памяти...»

— Ну, давайте, приласкаем ее, голубоньку! Погано, що нема кружек, одна. Беритесь, доктор!