Михаил Бабкин - Мини рассказы Слимпера - 2

Изобрёл один человек машину времени. И стал жене кричать:

— Маня, Маня! Я тут такое придумал!

А Маня решила, что он резиновую женщину мимоходом сообразил и хрясть ему по шее мокрым полотенцем! Потом только спросила:

— Чего, а?

Но тот на неё уже обиделся, полетел в прошлое и Маню нафиг стёр.

Стёр, а скучно стало, без жены-то!

Взял и снова её придумал. А она его опять мокрым полотенцем: хрясть! Он её снова стёр…

Вот так и живут поныне.

В любви и согласии.

Через раз стираемые.

У одного человек на руке шестой палец вырос. Он его не просил, а он сам по себе вырос. Наглый такой, с ногтём!

Мало того, что с ногтём, так ещё с глазами и ртом, гад.

Вырос и говорит зло так:

— А что, Семён Иссидорович, надо бы нам консенсус сообразить! Я, типа, существо разумное и не потерплю, чтобы мне демократию разговора не давали, вон как ты на меня глаза вылупил, знамо дело, что удивлён мной и зажимать меня щас будешь, интиллихент собачий!

А ничего ему Семён Иссидорович не ответил, сунул тот палец в… Сунул, короче говоря.

На том вся демократия и закончилась!

А жаль.

Вот был случай: пошёл один моряк в баню.

А у него попугай вредный был: то матом орал, то сексом озабоченный был, то океанских волн хотел. Ну, оторванное от реальности существо, хоть и пернатый, но в клетке. Чего с него взять!

Моряк купаться захотел, в морскую военную баню пошёл, где все в погонах, и клетку на входном окне под охраной оставил: попугай-то хоть и дурной, хоть и ругается матом, а любимый. Негоже просто так в пустой хате бросать!

Ну и пошёл моряк яблочным мылом себя по животу и выше вертеть, в парилку сходил, конечно, а после по-настоящему мыться начал; а попугай от количества проходящих мимо русских маршальских людей, что в толстых погонах, с ума сошёл и вопит:

— Всё пропало, нах!.. Смерть неверным, бля!!! — это он Индию вспомнил, где у него за чаем во фрахте кусючие блохи случились; прибежал тогда банщик с ножом, армянин носатый, кричит:

— Люди, вы же голые, как я пойму, который из вас плохие слова говорит, ходи сюда, вредный! — и ножом так шшшир-шшшшир. Типа голых он не любит.

А голые испугались, полотенцами закрылись и убегать стали, кто куда: кто в шкафчик, кто под лавку, а кто патрулей в окно звать стал, хрен дозвался патрули тож не дураки, знают, где гулять!

А на втором этаже женская баня находилась и некоторые туда с испугу променад сделали, типа поглядеть, потому как голая женщина куда как приятнее армянина с ножом.

И — на тебе! Один из голых взял и влюбился в голую, тут же руку и сердце ей предложил, а она согласилась, дура.

Короче, поженились они, армянина свидетелем взяли, матроса тоже водкой напоили, а попугаю конфету дали.

И что ж вы думаете?

Таки померли они, потому что состарились.

А попугаю что, он триста лет живёт!

Зараза.

А жил-был один святой по призванию.

Он так всем и представлялся: «Я — святой!»

Жил он, стало быть, существовал, а тут нате вам: нужно в костре гореть, свою святость доказывать. Хоть тресни, а нужно!

Ну, он, понятно, обиделся, не захотел:

— Ай, — говорит, — чего я в том костре не видел! (а надо было, святых-то в том районе совсем не осталось, всех уже проверили).

Ну, сунули его в огонь, а он как закричит! Э, совсем не по-святски себя повёл, обидно, да… Тут благодать сверху дождём приехала, объяла его, костёр потушила и поняли все: в натуре, святой он!

А бабке, что в потухший костёр спички совала, по шее крепко дали, мол, не лезь не в своё дело!

И убили бабку, нечаянно.

Таки ж вопрос: какой же он нафиг святой, если не он за другого кого свою жизнь положил, а за него свою жизнь положили?

Старухину.

Нахер никому ненужную.