Владимир Карпов - Признание в ненависти и любви [Рассказы и воспоминания]

Клумов, словно на него замахнулись, отступил и покачнулся.

Геля рванулась к нему, поддержала, припала щекой к его плечу.

— Вы поймите нас!..

— Стара-аюсь, — отстранил он ее со знакомой гордой откровенностью. — Но поймите и вы… Ехать работать в Германию мне предлагали давно. Графа Монте-Кристо из меня и Гали не получится — старые уже. Повоюем хоть так. Мертвые иногда тоже помогают живым… И не бойтесь… Пожалей я Галю — и та, бедная, обиделась бы на меня. Кровно обиделась бы… И потому прошу — больше ни слова! Я приказываю, наконец!..

На что-то еще надеясь, взявшись за руки, мы побежали искать лагерного врача. Светало.

А когда хорошо рассвело, прикатила душегубка. Охрана направилась в барак собирать заключенных, которые значились в списках. Вывели из медпункта и Клумовых. Постояв на крыльце, они, как и в тот раз, взялись под руки и медленно спустились по ступенькам. Первым в душегубку полез профессор. Потом, протянув руку, помог взобраться Галине Николаевне.

— Прощайте, товарищи! — сняв шляпу, крикнул он нам — мы снова наблюдали издали.

Подвели еще заключенных, и через несколько минут дверь душегубки закрылась. В этот раз плотно. Выстрелив из выхлопной трубы, страшная машина забуксовала и тронулась, выбрасывая из-под колес пластинки спрессованного желтого снега.

Сердце мое зашлось. Не сдержавшись, я ударила кулаками себя в грудь и рванулась. Однако чьи-то руки схватили меня и остановили. Но теперь я уже знала — убегу! По дороге в Тучинку, там, когда будут загонять в вагоны, на первом перегоне, но убегу. И если это только принесет пользу другим, ничего не буду скрывать!

В семье Галя долго была единственной. Отец среди окружающих пользовался уважением. И естественно, что ее баловали. Но семья была рабочей, и это сказывалось на Гале. Кто больше всех влиял на нее? Скорей всего отец. Хотя в доме хозяйкой считалась хлопотунья мать, уклад жизни в семье подстраивался под отца — сдержанного, неразговорчивого, в вечном плену своих мыслей. Правда, дома он находился мало — то был на работе, то на собраниях, то на рыбалке. Но зато когда оставался дома, во всем сразу становилось больше порядка. Отцовская воля давала себя знать — и, возможно, еще сильнее — после его смерти: заведенное им поддерживалось и сохранялось свято. А его слова «мозоли уважать надо» — в особенности. И не потому ли Галя сердилась и стеснялась, когда ее ласкали. Даже немного брезговала этим. Бросая исподлобья недовольные взгляды на несдержанного доброжелателя, украдкой вытирала целованное место ладонью.

Сказывалось и то, что мать была чистюлькой. Она чуть ли не ежедневно купала дочку, по нескольку раз в день расчесывала, заплетала и переплетала ее рыжие кудерки, придирчиво следила за платьицами. Галина постелька, веселенькие, в цветочках, наволочки на подушках были всегда чистыми-чистыми, усердно выглаженными. Правда, то, что ты имеешь в избытке, не очень ценится. Подросши, Галя возвращалась со двора растрепанной замарашкой, но мать немедленно, сразу с порога, тянула ее в кухню, к ванночке, и, старательно вымыв, переодевала в чистое.

И это само собой входило в натуру.

Такой вот своенравной, избалованной вниманием забиякой, которая, правда, успела полюбить Купалу, начала вести дневник, мечтала учиться дальше, на равных дружила с хлопцами, и вошла Галя в войну.

Ага, видимо, стоит напомнить и еще одно. Галя никуда, кроме пионерских лагерей, не ездила, и родной город в ее глазах был почти единственным обетованным уголком на свете, где все казалось отменным и дорогим — и грохотливая, в тополях, мостовая улицы, где она жила, и зеленое раздолье аэродрома под боком, и всегда забитая составами товарная станция, и таинственное в сумерках железнодорожное депо, куда Галя девчонкой бегала к отцу, нося обед. И кто знает, возможно, могучие «ФД», «СУ», полные силы перед дорогой, да серебристые крылатые самолеты первыми и пробудили в Гале чувство — родина и там, за небосклоном, куда бегут рельсы и где исчезают серебристые птицы. Тем более что, глядя на них, хорошо думалось про завтрашнее — заманчивое, светлое, что ожидает тебя.

Если не считать, что Галя пережила бомбежки — как раз бомбили ее заветные места — да видела охваченные огнем ангары и составы на станции, она столкнулась с немцами лишь на второй день, как те вошли в город.