Владимир Карпов - Признание в ненависти и любви [Рассказы и воспоминания]

— Подбери! — гаркнул только.

Вот и все, радость моя! Подмела я веником осколки, ссыпала их в помойное ведро и вышла на кухонный балкон. На, Эдик, гляди, какие мы!.. А теперь давай вытремся насухо и будем бай-бай.

Фу, какой ты! Как ни купай тебя, оказывается, все равно под мышками потничка, даже покраснело. Моя мама советовала когда-то присыпать ее пыльцой от плауна. От него даже порезы и раны затягивает. Но где ты найдешь плаун зимой…

Да ничего. Скоро, наверное, у нас с тобой лучшие лекарства найдутся. Раздобудем пудры. А может быть, и талька настоящего! Это же все-таки Москва! Вот как! В ясельки тебя устрою. А сама, как обещают, снова за науку возьмусь. Чудо, да и только! Снова за пятерками придется гоняться, чтобы стипендию оправдать. Но, понятно, не одним этим жить буду. Жалко только — с папкой, минчанин ты наш, придется разлучиться. Война ведь не кончилась, он здесь нужен. Никогда еще не бывало, чтобы она всем счастье приносила. Дай поцелую… Да и нам с тобой через линию фронта еще перелетать… Что, страшно?

Ну, гуди, гуди! Ты имеешь теперь право…

Мне не в чем опра-авдываться, товарищи! Хотя, конечно, и хлебала, как говорится, одним лаптем борщ с немцами. А это, как известно, по мнению некоторых, уже позор. Точно целый народ мог эвакуироваться. Глупости, известно, а все равно… Заметили? Все начинают с объяснения, каким образом на оккупированной территории остался. Не смогла, мол, — рожала. Ехала в поезде, да его разбомбили. Обогнали, мол, немецкие части за Толочином… Потому и мне придется сказать вам пару слов, чтобы недомолвок не было.

Я в Друскениках лечилась. Приняла как раз грязевую ванну, собралась побродить по бору, а из репродукторов новость…

Наверно, нет ничего страшнее, как очутиться в такое время вне дома. Где тот Минск? На краю света. Да, как бывает, подвернулась попутчица. Славная такая, открытая, еще ребенок. Все возмущалась: «Как они смели да как посмели!» Вдвоем локтями проложили себе дорогу на перрон. С горем пополам доехали до последней литовской станции. А там… та-ам поезд как в вершу-невыливайку вошел. Остановился, а по одну и вторую сторону вагонов немецкие автоматчики — приветствуем, господа!

Однако ночью мы с Ниной прошились сквозь охрану и побежали. Куда? А кто его знает. Только наутро, расспросив, взяли направление на Гродно…

Раньше я сама удивлялась, как это солдаты запоминают, где что форсировали, где держали оборону, переформировывались, за какие населенные пункты дрались. А теперь знаю: если связан с чем-нибудь жизнью — не забудешь.

Урожай в том году выдался на диво. Рожь стояла стеною, в рост человека. Я в семье девятой, предпоследней росла. У хуторянина за батрачку была. Потом на фабрике работала и только уж тогда учиться стала. Так что цену хлеба знаю. А тут его топчут, мнут. В придорожных хлебах людей, поди, полегло не меньше, чем на дорогах.

Плетемся, горюем. Хуторянин вспомнился. Он, бывало, своими лошадьми чужой овес травил. Пускай, мол, у других меньше будет, а его лошади подъедят. А работой так просто душил всех и все под себя греб. Раз я коров пасла и орехов нащипала. Так он, когда я вернулась домой, и их отнял… Его у нас Гегемоном звали — отгородился, мол, заборами, жердями и царствовал. Но не думайте, что сам вволю и вкусно ел. Где там! Хоть, чтобы пыль в глаза пустить, и выходил в праздничный день за ворота, садился на лавочке и ковырял в зубах. А если кого-нибудь оскорбить надумает, откинет полу кожуха и испортит воздух. Нина просто верить не хотела. «Не может быть» да «не может быть!..»

А Гродно горело уже. Довелось обходить его. Усталые, голодные, прибились мы к воинской потрепанной части. Хотя и запрещали нам, потащились сзади. Все-таки смелее как-то. Но после одной бомбежки осмотрелась я, а вблизи ни души. Были, и не стало. Исчезла и Нина. Когда? Куда? Кто знает? Никогда, наверно, так одиноко не было. Вокруг все гибнет, а я одна…

У Петрищина толпу, к которой я затем пристала, обстреляли немецкие танки. Удирая от них, наткнулась на автомашину. Горит, как костер. В кабине водитель задыхается… Правой рукой глаза прикрыл, а левой ручку дверки ищет и не может найти. Подбежали еще женщины, и мы помогли ему на землю сползти. Потом плащ-палатку нашли, плача, занесли в ближайшую избу.

Все перемешалось у меня в голове, чуть не голошу. И в Минск пришла с мыслью — делать все равно что-то нужно, нельзя просто так…