Сергей Дышев - Потерянный взвод

Ни даты, ничего. Будто тайная надежда сдержала руку, чтобы не ставила пока последнюю точку на этом маленьком знаке, обрывающем отпущенное человеку время.

Так они долго сидели рядом: отец – не отец, сын – не сын, два обожженных судьбой человека, временные попутчики одной скорби. Правда, скорбел каждый по-своему, потому что у одного из них уже ничего не проглядывало впереди. И Прохоров понимал это и ничего не мог поделать, да и никто не мог бы, потому что такая уж случилась правда: нестарые отцы хоронили своих сыновей.

В его соображении предстала вся земля, которая приняла в себя сыновей. Черными звездочками вспыхнули на ее просторах свежие могилы – и погибших его взвода, и многих других; уже потускневшие от времени звездочки продолжали гореть черным светом, и тут и там напоминая о неуснувшей своей боли.

«Кто же даст ответ, за что лишили жизни его сына?» – думал Прохоров.

Отец Иванова по-прежнему сидел, уткнув голову в колени, коричневая шея обнажилась, а поседевшие космы волос словно пытались прикрыть ее незащищенность.

И сам себе сказал: «Никто не даст ответа. Все будет ложью».

– Ты скажи, – вдруг тихо и хрипло спросил Григорий Иванович, – это он здесь похоронен или кто другой?

– Он, Григорий Иванович, – выдавил Степан и опустил голову. – Женька на моих глазах погиб. Я ему до боя письмо дал свое прочитать. С этим письмом его и нашли.

– Знаю…

– Женька спас меня, утащил под скалу и камнями прикрыл. Ранили меня в самом начале… Потом я сознание потерял, а когда очнулся, он уже убит был. Все убиты были. Ну, а потом душманы издеваться начали: стреляли в голову, руки резали…

– И Женьку?

– И его тоже.

– А ты отлежался, значит?..

– Отлежался… – вздохнул Степан. – Что я мог? Разве что подорваться гранатой…

– А не врешь?

– Нет.

– Ладно, Степка, иди. И не сердись на меня, старика.

– Григорий Иванович…

– Иди, говорю. Потом как-нибудь придешь ко мне. А сейчас иди.

Он снова опустил голову и обхватил колени. Степан заметил, как дрожали его руки.

У каждого путника своя дорога, думал Прохоров. Ему досталась одна, а по другой навеки ушел его взвод, чтоб снова возвратиться в душную ночь, но только – в его памяти. Нужен ли был столь дальний путь в неведомые края, где отцы не могли защитить своих сыновей, уберечь от пуль? Он не знал. Уверен был лишь в том, что за пройденное стыдиться не будет: он ведь честно свое отшагал.

Он вспомнил дорогу над пропастью, до которой ему оставался один шаг, и путь домой – в горячке и бреду пополам с явью. Он вспомнил ночь после гибели взвода – то, что так жаждал хоть на время забыть – чтобы выжить. Он думал: если б в службе его был всего лишь один, последний месяц, и его хватило б, чтоб сказать: я сполна познал Афган… Кто был – не сможет выбросить из памяти и сердца выгоревшие палатки, кровавые рассветы, горькую, как полынник, тоску и тех, кто в цинках вернулся на родину, но, по сути, навсегда остался здесь, в черных горах под равнодушным лазоревым небом.

Своей дорогой шел третий взвод горной роты капитана Боева. И сейчас, в эту самую минуту, их печальные и просветленные лики проплывают в безмолвии гор; они идут сомкнутым строем, над вершинами, и последняя шеренга все так же не заполнена, наверное, для того, чтобы мы, живые, помнили о них. Кто их осудит, что не смогли донести светлые огоньки своих душ, а оставили лишь невыплаканную боль по чужой земле? Кто их восславит? Наверное, время, ибо не зарастают следы…

Да воздастся им, уходящим в горную даль, к незримому свету черных звезд, памятью и покоем.

Хадовцы – сотрудники ХАД, службы государственной безопасности ДРА.

«Зеленые» – правительственные войска.

Туран – капитан.

ДШБ – десантно-штурмовой батальон.

«Ноль двадцать первый» – убитый.

РБУ – ракетно-бомбовый удар.

Бэмээрка – БМР, боевая машина разграждения.

Царандой – афганская полиция.

ЦБУ – центр боевого управления.

Пэдэвэ – парашютно-десантный взвод.

Не тронь его! Или ты забыл, что мы должны передать его целым и невредимым? (Здесь и далее – пушт.)

Не подохнет!