Михаил Яворский - Поцелуй льва

Очевидно я сказал что-то смешное, потому что мы оба захохотали, хотя я тогда забыл, про что говорил. Мы танцевали, смеялись, попивали чай с мёдом и спиртом. Мои ноги, казалось, летали. Ванда выделывала какие-то причудливые пируэты. Я упал на пол и оттуда созерцал за её движениями. Её юбка высоко поднималась. Густые чёрные косы колебались то туда, то сюда. Хотя при других обстоятельствах я бы стеснялся это признать, но я радовался, что Ежи больше не было с нами. Как хорошо быть наедине с Вандой…

Она кружилась вокруг меня, как балерина. Потом протянула мне руки. Я, пошатываясь, встал. Мы прыгали, вальсировали по веранде, останавливаясь только для того, чтобы сбегать в кухню за чаем или спиртом и мёдом, который казался ещё вкуснее, чем раньше.

Ванда захотела музыки. Взявшись за руку, пошатываясь, пошли к граммофону в спальню пана Коваля. Включить его нам не удалось и Ванда нетерпеливо начала петь, побуждая меня присоединится к ней. Вскоре мы всё-таки смогли включить граммофон и комнату наполнила величественная «Кармен».

Я стал в позу тореро, Ванда стала на колени ― мы представляли корриду. Достигнув наивысшей ноты в «Тореадоре», мой немного хриплый голос перекричал музыку граммофона. Я прыгнул на стул, оттуда на кровать, Ванда за мной. Растворившись в смехе, мы прыгали на кровати пана Коваля. Руки-ноги «летали», голова шла кругом. Что было потом, я почти не помню. Моя голова лежала на коленях Ванды, руки обнимали её талию. Она, кажется, ласкала меня, хотя и не уверен, потому что всё кружилось в бешенном танце — кружилось, кружилось, кружилось…

― А как там пан Коваль? ― спросила мать Богдана, когда я зашёл к ним. Как всегда, её лицо светилось, при воспоминании о нём.

Я ответил, что пани Шебець переживает, что мы можем больше никогда не увидеть пана Коваля. Территория, куда он уехал в отпуск, теперь под немцами.

― Я бы не переживала, ― ответила она. ― Он управится, он даже лисицу вокруг пальца обведёт, к тому же…― она не закончила предложение, так как пришёл Богдан и сообщил, что играть в шахматы некогда, надо срочно идти в школу. Его брат Игорь пошёл туда рано утром. Старшеклассники затеяли там что-то особенное, но отказался сказать, что конкретно.

На наше превеликое удивление, школа кишела шумными старшеклассниками. Они бродили небольшими стайками, рылись в шкафах, сдирали со стен карты, крушили всё что могли. Некоторые собирали военную амуницию, которая осталась после отступления польской армии ― бинокли, винтовки, штыки, противогазы. Группа под руководством Богданова брата в школьном дворе развлекалась стрельбой. Мишенями у них были портреты бывших выдающихся личностей, которые раньше висели в классах.

Мы с Богданом вошли в святая святых ― кабинет директора― всё содержимое папок и ящиков стола было раскидано по полу, стулья поломаны, а из его величественного директорского глобуса торчал держак метлы. Масляный портрет польского президента изрешечён дырами, в шею вонзили штык. Глаза и уши маршалу Пилсудскому вырезали, поэтому он стал похожим на циркового клоуна. Даже распятие лежало на полу с отломанными руками и головой, напоминая безголовую рыбу, прибитую гвоздями к кресту.

Только стол директора оставался неприкосновенным Изготовленный из прочного дуба, он одним своим присутствием угнетал, даже без хмурого взгляда директора. Он оказался тяжелее, чем мы предвидели с Богданом. Мы передвинули его к окну, повернули торцом, перевернули и положили одной стороной на подоконник. Затем, собрав всю нашу силу, мы подняли его за другой торец и вытолкнули из окна. Он пролетел два этажа, упал на тротуар и разбился в щепки.

Мы молча стояли, словно заколдованные и напуганные тем, что сотворили. Потом мы бросились в спортзал, где создавали «народную милицию». Брат Богдана, командующий милицией, сначала наотрез отказался даже рассматривать наши кандидатуры. Милиция, сказал он, вещь серьёзная, а мы для неё слишком малы и зелены. Только когда я сказал, что имею свою винтовку и умею её заряжать, он согласился. Меня и Богдана присоединили к группе из пяти человек, где все были на три-четыре года старше нас.

Через некоторое время, в шесть вечера, наш отряд отправился на первое патрулирование. Под руководством старшеклассника, нашего главного, мы с важным видом шагали по улице Сапеги мимо знакомых достопримечательностей: памятника неизвестному солдату, политехнического университета с его колоннами, кондитерской на другой стороне улицы, где до войны я постоянно покупал «Пингвины» ― мороженное на палочке в шоколаде. Теперь двери магазина выбиты, а сквозь расхлябанные окна виднелись только пустые полки.