Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 1

— Вот что для зарядки я скажу тебе, господин староста, — так начал старшой, едва он, Аркашка, подошел к нему на улице. — О личных корыстных целях забудь, если они во вред Великой Германии. Богом прошу, забудь… И еще: хоть разок командовать попробуешь — пеняй на себя.

— Я — власть! Меня сам фон Зигель к награде представил! — Это или что-то подобное прокричал тогда в ответ он, Аркашка (разве упомнишь слова, если от обиды в глазах темнело?).

— Конечно, власть, кто спорит? Да не надо мной… А что угрожаешь, запомню. И свидетели найдутся, которые весь наш с тобой разговор от слова до слова слышали.

Такой варнак найдет многих свидетелей, по какому хочешь делу найдет… И он, Аркашка, притворился смирившимся, но едва старшой вошел в дом, он поспешил в Степанково, чтобы там обо всем доложить лично господину коменданту.

Фон Зигель принял Аркашку, даже, не перебивая, выслушал его сбивчивый рассказ о столкновении со старшим полицейским и лишь потом сказал, приподняв над столом ладонь:

— У вас разные обязанности, но цель одна. Надеюсь, договоритесь.

И опустил ладонь на стол, будто ставя точку.

Аркашка готов был поклясться, что господин комендант почему-то остался доволен его доносом. Но вот задача: доносом доволен, вроде бы и на стороне Аркашки, а приказал мирно договариваться со старшим полицейским?..

Вернулся в Слепыши, а тут еще беда: к стволу той березы, на которой в свое время был повешен нерадивый полицейский, кто-то прибил маленький образок.

Никого поблизости не оказалось, и он сам слазил на березу, сорвал образок и швырнул его в снег у дороги. Только швырнул, появился откуда-то Афоня, поднял образок, вытер с него снег и спросил, прицельно прищурив глаза:

— А не рано ли вы, господин староста, начали святыми иконами разбрасываться? Сами безбожник, так и не посягайте на веру других.

Он, Аркашка, не верил в бога и поэтому не боялся мук загробной жизни, но всего сегодняшнего страшился панически и промолчал, оставил без ответа ехидный намек. Зато, придя к себе во двор, схватил топор и немедленно сорвал злость на поленьях, некоторые из них разваливая одним ударом.

Потом, сидя у печки, в которой жарко горели сухие березовые дрова, вдруг подумал, что ему в дом немедленно нужна хозяйка. И не обязательно раскрасавица и девица: такую-то еще когда найдешь да еще обрадуешься ли, если супружеская жизнь ей в диковинку. Нет, ему жена нужна немедленно и такая настырная, пробойная, чтобы сразу верным помощником стала во всех его делах и задумках.

И тут вспомнилось, что Авдотья как-то нашептывала ему: дескать, никак не поймет Нюську — сама пригожая, в теле, и руки-то у нее золотые, и хозяйка-то — лучше не надо, а пошла на такое…

А если говорить откровенно, чего постыдного в том? Если смотреть на это трезво, то разве мало одиноких баб имеют полюбовника? Да и замужние не безгрешны… А что фашист он, враг народа русского, так это говорит о практической сметке Нюськи: за такой защитой можно жить сравнительно безбоязненно. Вон Горивода к самому Свитальскому запросто вхож, а перед Нюськой лапки сложил.

Аркашка совсем было уже убедил себя в том, что Нюська — самая желанная для него жена, и вдруг подумал: а как на это посмотрит тот солдат, к которому она бегает? И тут же успокоил себя тем, что он может и не узнать о ее замужестве.

Едва стемнело настолько, что из поля зрения пропали дома на той стороне улицы, Аркашка пошел к Нюське, чтобы обоюдным договором скрепить свое будущее семейное счастье.

Нюська, как он и предполагал, сумерничала одна. Она не обрадовалась, казалось, и не удивилась его приходу. Только спросила, добавляя фитиль в лампе:

— Второй-то в сенцах топчется или на дворе ожидает?

Он предпочел не услышать обидный намек и начал спокойно, уверенный в неотразимости всего того, что скажет:

— Сидел, сидел у себя в хоромах и вдруг решил: зайду-ка к Нюське, она, как и я, тоже в одиночестве мается.

Нюська положила на колени чулок, который штопала, пододвинула лампу так, чтобы она освещала лицо Аркашки.

— Ты чего? — удивился он.

— Да вот гляжу, не ошиблась ли. Разговор-то вроде вовсе не твой.

— В теперешнее время каждый умный человек внутрь себя прячется.

Изрек это и спохватился, что намертво позабыл главное, то самое, что намеревался степенно выложить в многообещающем вступлении, и со злости на себя выпалил:

— Бросай комедию ломать, выходи за меня, а?

Она молчала. Только очень внимательно смотрела на него.