Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

Выходит, как-то попусту целые годы жизни промелькнули.

И вдруг по самому сердцу резанула мысль: а как же теперь Петро? Ведь хотел после войны его с собой забрать, вместо брата, в люди вывести…

Длинной чередой тянулись безрадостные мысли. Впору выскочить из шалаша и бежать к Каргину, заявить во весь голос: нет на то моего согласия!

И вдруг он уловил еле слышный шелест у стенки шалаша. Сначала подумал, что это какая-то шальная мышь шурует, но откуда ей здесь взяться? Да и не так мышь скребется: она лапками листья чуть шевелит, а тут явно кто-то лаз делает. И Григорий еле слышно шепнул, почти прижавшись губами к стенке шалаша:

— Кто скребется? Отзовись!

— Это я, дядя Гриша.

Петро, черт конопатый!

Григорий метнулся к входу в шалаш, нарочно громко спросил у дневального: а сколько сейчас времени? И громогласно жаловался на комаров все то время, пока тот бегал к товарищам, чтобы точно ответить на его вопрос.

Пробравшись в шалаш, Петро цепко ухватил Григория за руку и долго молчал, сдерживая волнение. Потом не вытерпел, спросил:

— За что он тебя арестовал?

— С чего ты взял? Просто отдыхаю.

— Что я, маленький?

Сколько ни бился, не смог переубедить Петра. Тогда и сказал полуправду:

— Понимаешь, завтра тонкая работа предстоит. Мне как подрывнику. Вот и приказал Иван отдыхать. Чтобы завтра в руках дрожи даже самой малой не было.

— Не врешь?

В это время дневальный остановился около входа в шалаш и спросил:

— С кем ты там разговариваешь? Или меня звал?

Григорий поспешно ответил:

— Понимаешь, холодновато что-то. Одежонки какой не найдешь?

Скоро дневальный сунул в шалаш кожух. Прикрывшись им, замерли. Григорий лежал с открытыми глазами и гладил рукой вихрастую голову Петра, его детские, еще угловатые и костлявые плечи и тихонько нашептывал, что новое задание, конечно, потребует ювелирной работы, да разве ему, Григорию, это впервой?

— А вот кончится война, поедем ко мне. Знаешь, какого слесаря-водопроводчика из тебя сделаю?

— Не, я на офицера учиться буду. Как Константин Яковлевич.

— А что? И на офицера за моей спиной запросто можешь выучиться…

Долго они говорили о будущей жизни. Хорошо, тепло говорили. И Петро наконец поверил, что все так и будет. Поверил — прошептал:

— Ты спи, дядя Гриша, отдыхай, а я просто полежу с тобой. И уползу перед самым рассветом, чтобы товарищ Каргин не узнал. Знаешь, какой он ругачий, когда разозлится?

Пообещал не спать, а сам скоро уже засопел носом, доверчиво уткнувшись лицом в грудь Григория. И тот, чтобы не вспугнуть его сон до вторых петухов, прооравших в близкой деревне, лежал не шелохнувшись. И все думал, думал…

Утром, когда партизаны еще лениво потягивались в своих шалашах, Каргин ввалился к Григорию и, сияя глазами, сунул ему под нос бумажку. И тот прочел; «Мост взорван, подрывников не надо». Ниже этих слов была подпись командира бригады.

А Каргин не давал возможности полностью прочувствовать всю радостную глубину случившегося, почти силком тащил Григория за собой:

— Айда ко мне! Знаешь, Марья какую уху сварганила? Все наши уже там, тебя ждут!

До чего же радостно глядеть на солнышко, поднявшееся над лесом! Вон и жаворонок, распластав свои полупрозрачные крылья, заливается в голубом небе!

— Отряхни левый висок, — каким-то деревянным голосом просит Каргин.

Григорий рукавом пиджака старательно утюжит волосы. И вдруг видит, как дрогнуло что-то в лице Ивана, закаменело. А еще через секунду Каргин сказал:

— Ладно, хватит мозолить…

Пока шли к шалашу, который был почти рядом, многие партизаны лишь пристально глядели на левый висок Григория. А Мария, взглянув на него, сразу же прижала руки к вдруг побелевшим щекам. Тогда он взял обломок зеркала, торчавший из кармана гимнастерки Марии. И увидел, что его левый висок будто инеем подернулся.

Григорий помолчал какое-то время, потом сказал то ли шутливо, то ли серьезно:

— Видать, тут самая слабая нерва была…

А сразу после обеда — еще не успели сполоснуть котелки и ложки — приехало начальство. И бригадное в полном составе, и гражданское, и военное, вплоть до какого-то генерала, грудь которого сияла от орденов и медалей.

Когда построились, командир бригады ровным голосом сказал, что отныне партизанской бригады не существует, что все, кто по годам подлежит мобилизации, завтра же должны явиться туда-то на предмет продолжения службы теперь уже в рядах Советской Армии. А прочим — можно идти домой.