Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

Захлебнулась атака фашистов, оставив на недавнем поле боя горящие и разбитые танки, и штурмовые орудия, и множество тел. Кто уцелел, скрылись в лесу.

Григорий, Юрка и некоторые другие считали, что сейчас самое время атаковать фашистов, но командование приняло другое решение: доколачивать фашистов оно поручило авиации и артиллерии. Вот и закружились краснозвездные самолеты над лесом, бомбя и обстреливая его, вот и били по нему пушки, своими снарядами калеча деревья или даже вырывая их с корнем.

И Юрка сказал с большим уважением в голосе:

— Бережет командование нашего брата.

Казалось, фашистам только бы и думать о сдаче в плен, но они снова и снова бросались в атаку, надеясь все же прорвать кольцо окружения.

Между вражескими атаками отчаяния были и паузы. И полные минометного и орудийного огня с обеих сторон, и многочасовые, когда ни одним выстрелом не выдавали фашисты своего присутствия в том лесу, где сейчас уже больше половины деревьев было вырвано с корнем или посечено осколками и пулями.

Во время одной такой паузы Василий Иванович, который с самого начала боя находился рядом с Каргиным, вдруг спросил:

— Знаешь, что он сказал, когда его допрашивали?

— Кто? Кому сказал? — удивленно глянул на него Каргин.

— Пан Власик… Николай Павлович его спросил: «Кто вы по своей основной специальности?»

— Ну?

— Ассенизатором назвался Власик.

— С перепугу ишь какую специальность себе выбрал, — усмехнулся Каргин. — Будто с первого взгляда не видно, что он никогда того черпака в руках не держал.

— То же самое сказал и Николай Павлович. Тогда пан Власик с гордым видом и пояснил: «Как я понял, вы не знаете, откуда пошло это слово. Так вот, в основе его лежит французское слово «ассенизация», что в переводе на русский значит «оздоровление». Отсюда и ассенизатор — оздоровитель».

Помолчали, глядя в сторону того леса, в котором скрывались фашисты, над которым и сейчас хороводились штурмовики.

— К чему ты рассказал об этом?

— Не знаю…

Тогда Каргин понизил голос до еле слышного шепота:

— Боишься?

— Понимаешь, как-то непривычно все это. Сегодняшнее, — тоже шепотом ответил Василий Иванович.

Как-то непривычно сегодняшнее… Этим, пожалуй, все сказано: любой человек всегда неуютно себя чувствует в непривычной обстановке. Отсюда и все прочее. Казалось бы, летчику-истребителю, побывавшему во многих воздушных боях, чего бояться? А вот в прошлом году один из таких попал в роту Каргина. Сбили его над территорией, оккупированной фашистами. Самолет, конечно, погиб, а он ушел от погони, после нескольких дней скитаний по лесам и болотам все же набрел на партизан и был просто бойцом, пока его не отправили на Большую землю. Так вот, этот старший лейтенант, лично сбивший восемь фашистских стервятников, как-то сразу после одной из первых партизанских операций откровенно сказал Каргину: дескать, здесь, во вражеском тылу, на меня временами такой страх наваливается, что сам себя бояться начинаю. А ведь у него на груди три боевых ордена сияли…

Или взять того же Василия Ивановича. Разве он за печкой отсиживался все эти годы? Да он, можно сказать, и вовсе в самом аду находился! И не дрогнул, через всякое прошел. Так что, пусть сегодняшнее ему пока непривычно, от этого чувства скоро ничегошеньки не останется. Может быть, уже и завтра не останется…

И еще сутки фашисты не прекращали своих атак. Особенно упорной была последняя. Раза три фашисты, наткнувшись на плотный огонь, вынуждены были залечь. Но через какое-то время опять яростно бросались вперед, как призраки, возникали среди множества разрывов снарядов, мин и бомб.

Настолько неистовой, упорной и длительной была эта последняя атака фашистов, что, похоже, никто не заметил, как из-за притихшего леса сначала лишь выглянула свинцовая туча с бахромой иссиня-черных облаков, а потом закрыла все небо. Похоже, никто не заметил даже и того, что сразу стало темно, как поздним вечером. Ее увидели лишь тогда, когда она вдруг ударила молниями. И сразу же сначала тот лес, откуда шли атакующие, а потом и сгоревшие вражеские танки, и цепи атакующих, — все это скрылось за пеленой дождя.

Молнии безжалостно пластали небо, косой дождь с силой хлестал в лица солдат и партизан, но они не прятались, даже не отворачивались от него: вдруг фашисты вознамерятся воспользоваться моментом?

Дождь хлестал еще почти с прежней силой, когда вдруг выглянуло солнце — умытое, яркое. Заискрились капельки воды, пристроившиеся на деревьях, израненных войной, на траве, опаленной бесчисленными взрывами.