Вениамин Росин - Служит на границе старшина

Где ты, гад, затаился? За кучей хвороста, пнем, моховой кочкой? Еще посмотрим, кто кого на метле объедет!

Смолин насадил фуражку на ветку, чуть выставил над стволом, выставил и спрятал. Снова выставил… Так когда-то на фронте он выявил вражеского снайпера.

Нарушитель клюнул на приманку. Короткая очередь. Ага, вот где ты! Ну, молись своему богу!

Скрюченные пальцы лазутчика вцепились в землю. Рядом насквозь прозеленевший пень. В этом полусгнившем пне, как в блюдце, вода. Ветер принес откуда-то бурую покоробившуюся шишку. И тотчас в воде закачались, запрыгали утренние перистые облачка.

Потревоженная выстрелами тишина окутала лес. И лишь равнодушный ко всему дятел где-то упрямо долбил и долбил дерево.

…Джек умирал, и Смолин бессилен был помочь ему. Потускнела блестящая шерсть. Дыхание прерывистое, хриплое… Джек тоскливо смотрел на хозяина, словно порываясь что-то сказать на прощание. Потом глубоко, ну совсем как человек, вздохнул.

Поникли безжизненные уши.

У Смолина запрыгали губы.

Подошел сержант.

— Смолин, а, Смолин! Вон яма. Давай туда твоего Джека…

Смолин поднял голову и так посмотрел на сержанта, что тот отшатнулся. Нет, нельзя бросить Джека в яму, надо похоронить его неподалеку от заставы, где он честно нес службу.

Мимо пронесли долговязого. Рука его волочилась по земле. Не злой, не жестокий человек Смолин, но в конце концов, что посеешь… С черными замыслами нес ты взрывчатку, бикфордов шнур, капсюли-детонаторы. То ли собирался взорвать мост, то ли вышку нефтепромысла или еще как побольнее нам навредить… Так никакой тебе пощады! Огнем на огонь! И так будет всегда.

Вскоре капитан Кондратьев пригласил Смолина в канцелярию. Глядя в сторону, невесело улыбнулся:

— Ну вот, старшина, и пришел нам срок расставаться… — Как это расставаться? — не понял Смолин.

— А так, что ваш год в запас увольняется. Отслужили вы свое. Конечно, при желании… — капитан умолк, горбясь на стуле. Лицо у него было застывшее, неподвижное, и сейчас он казался значительно старше своих лет.

Несколько минут стояла тишина. Молчал капитан. Молчал Смолин. Наконец молчание стало невыносимым. Смолин не своим, чужим голосом сказал:

— Дика кому попало нельзя передавать… Испортить собаку могут…

— Не беспокойтесь, что-нибудь придумаем, — сухо и, как показалось Смолину, отчужденно ответил Кондратьев.

Снова молчание. Тяжелое. Гнетущее. Что ж, прощай граница. Можно чемодан готовить. Сам капитан сказал, что Смолин свое отслужил. И отслужил, как говорится, не за страх — за совесть. Отслужил честно. Никто не может ни в чем упрекнуть человека. Поедет домой, устроится, спокойно заживет…

Смолин поморщился, будто от зубной боли. Слова-то, черт возьми, какие: «Устроится… Спокойно заживет…»

«Спокойной жизни захотел? — язвительно спросил он сам себя. — Канарейку в клетке заведешь. И семь слоников. И салфеточки… Обывателем заделаешься? Чаек с малинкой в собственном садике будешь попивать и животик поглаживать…»

А если разобраться по-настоящему, то разве не хотят спокойной жизни друзья-товарищи? Хотят, а вот остались на сверхсрочную, дальше служат. А он, Сашка Смолин, теленка у бога, что ли, съел? Нет, нельзя сейчас бросать границу… Нельзя…Тут, именно тут, передний край борьбы, и уехать — вроде дезертировать, сбежать с поля боя.

«Что ж, оставаться на сверхсрочную? — спросил себя Смолин и украдкой посмотрел на капитана. — А что, почему и не остаться? Здесь я нужен. Здесь могут пригодиться мой опыт, знания. Здесь я смогу вернуть людям то, что дала мне граница…»

— Товарищ капитан… — нерешительно начал Смолин. — Товарищ капитан, я бы хотел… хотел бы… если можно… Не надо искать хозяина Дику! — сказал вдруг быстро. — Дальше служить с вами хочу…

Кондратьев протянул руку Смолину.

— Правильно решил, Александр Николаевич! Пиши сейчас же рапорт. Мы еще послужим, послужим, дорогой мой!

Декабрь в том году выдался какой-то необычный. Он долго не решался сбить последние листья с деревьев, нехотя швырял редкие снежинки. Выросший за ночь ледок не выдерживал тяжести человека, похрустывал, проламывался. А выглянет зимнее солнце, и начинает петь веселая капель. Под ногами — ростепельная слякоть.

И вдруг зима точно спохватилась, принялась наверстывать упущенное. Выли метели. Трещали от мороза деревья.

В один из таких дней Смолин возвращался со станции на заставу. Проводил капитана Кондратьева на совещание в штаб округа и сейчас, полулежа в розвальнях, разговаривал с ездовым Головиным, крепким, коренастым, довольно замкнутым солдатом.