Олег Смирнов: Северная корона

Ноющий звук вверху то слабел, то крепчал: немецкий разведчик то улетал, то кружился над лесом. Самолета не видать, но мерещится: на небе проступают очертания крыльев, хвоста и двух фюзеляжей «фокке-вульфа» — точно, смахивает на раму. Чибисов дышит надсадно:

— Цигарки прячьте! А то… бомбой…

Сергей долго укладывался на ветках и долго не мог уснуть. Голове на вещмешке было неудобно. Пробирало холодом. Расстегнув хлястик шинели, он на одну полу лег, а другой накрылся, но это плохо помогало. Вокруг уже спали: переливчато свистел носом Рубинчик, похрапывал Сабиров, скрипел зубами во сне Захарьев. Сергей укрылся с головой, чтобы надышать тепла, но зубы все-таки выстукивали.

Кто-то тронул за плечо. Сергей откинул шинель: над ним наклонилась фигура. Пощалыгинским тенорком она сказала:

— Давай на пару спать. Спиной к спине. Все так.

— Давай.

Они подстелили под себя шинель Сергея, а накрылись шинелью Пощалыгина. Спина Пощалыгина была жесткой, костлявой, но Сергей сразу согрелся.

— Ты, паря, не серчай. Я давеча…

— Ерунда. Спи, — сказал Сергей, забываясь.

Командир батальона капитан Наймушин обошел стрелковые роты и возвратился к палатке, которую ординарец успел поставить с помощью ездовых. В палатке было светло — на столике стояла керосиновая лампа — и тепло, пожалуй, жарковато — топилась железная печурка, у ее дверцы возился ординарец Папашенко, сутулый, с длиннющими руками. В палатке находился и Муравьев, адъютант старший батальона.

Когда комбат, еще не потушив карманного фонарика, просунулся в дверь, Муравьев вскочил, звякнул шпорами — он не расставался с ними и в пехоте, куда попал после госпиталя. И фуражку носил старую, кавалерийскую — с синим околышем. На свежем, детски румяном лице его — радость. Папашенко ревниво покосился: он знал, что Муравьев влюблен в комбата.

Наймушин сказал Муравьеву: «Сиди». Скинул ватник на руки ординарцу, присел на раскладной трофейный стул.

— Ну, начальник штаба, как там дела?

Муравьев, звякнув под столиком шпорами, стал докладывать, как устроились на ночь минометчики, пулеметчики, связисты. Не дослушав, Наймушин сказал:

— Ладно, как-нибудь переночуют. А завтра делать шалаши. Сдается, задержимся…

На стене замаячила тень Папашенко:

— Товарищ капитан, ужин собирать?

— Ужин? Обожди маленько. — И, понизив голос, Наймушин спросил Муравьева: — Придут?

— Катерина обещала привести.

— Ну, ну. Так вот, Папашенко, готовь ужин на четверых. Часам к девяти, понял? К ужину сооруди…

— Чую, что соорудить, товарищ капитан. — И ординарец щелкнул себя пальцем по горлу.

Когда он, захватив пустой вещмешок, вышел, Наймушин сказал:

— Золото, а не ординарец.

Муравьев звякнул шпорами.

Пока Папашенко ходил, они умылись, причесались, попрыскались одеколоном. Муравьев подшил чистый подворотничок.

Вернулся Папашенко, стащил с плеча увесистый вещмешок, в котором булькало и позвякивало. Длинными ухватистыми руками он выкладывал на стол флягу со спиртом, американские мясные консервы, куски вареной говядины, буханку хлеба, галеты. На печурку поставил два котелка с пловом.

«Золото, а не ординарец, — снова подумал Наймушин и вспомнил жиденький пшенный суп, который сегодня пробовал. — Черти! Интенданты! А этому Бабичу я пропишу!»

Ровно в девять часов пришли девушки. Одна из них была в хлопчатобумажных шароварах и сапогах, с резкими мужскими жестами, конопатая и чернобровая — батальонная телефонистка; Муравьев звал ее Катериной, а Наймушин — Катенькой. Другая была Наташа. Она смущенно улыбалась и не знала, куда деть свои обветренные, красные руки. Наймушин взял ее за локоть, усадил на кровать рядом с собой. Муравьев с Катей устроились у противоположного края стола.

Катя, взбивая волосы, охорашиваясь, говорила грубым, не женским голосом:

— Вы только подумайте, капитан и старший лейтенант: Ната ни за что не соглашалась идти к вам. «Отчего, да почему, да неловко…» Еле уломала!

— Конечно неловко, — сказала Наташа, пряча руки под скатерку. — Разве что посидеть, потолковать…

— Именно! — подтвердил Наймушин, разливая спирт в кружки и стаканы. — Посидим, поболтаем. Заодно отметим мое назначение.

Муравьев легко поднялся — при каждом его движении шпоры звенели — и схватил кружку:

— За утверждение капитана Наймушина в должности командира батальона! Нынче получен приказ.

Муравьев выпил спирт, из второй кружки хлебнул воды, то же проделал Наймушин. Катя долила в стакан воды и осушила его, не поморщившись. Наташа в нерешительности держала стакан: