Владимир Возовиков - Осенний жаворонок

— Так я пойду, Степан Григорьевич?

— Вы поужинайте сначала.

— В роте накормят.

«Повезло мне на заместителя…» Батурин вдруг рассердился, поймав себя на мысли, что сегодня о каждом он думает чуть ли не с благодарностью. Прямо золотые люди собрались в его батальоне! Будто и нет прорех, будто час назад не распекал Шарунова за то, что намудрил с организацией круговой обороны в районе. Распекать-то распекал, да вполголоса — порядок ему там все же понравился. Да и пока распекал, они машины переместили, как хотелось комбату, нате, мол, вам, да только лучше ли будет? Находчивые, нечего сказать!

Возможно, благодушие все по той же причине? Когда прощаешься с людьми, даже неприятные в прежнее время кажутся славными ребятами. Примешивалось и другое: он уже отделялся от этих людей, какие-то мелкие черты в них словно пропадали, он снова переживал чувство давнего знакомства с ними. Он будто наяву возвращался к первому своему солдатскому костру, и вроде бы эти же самые люди грелись тогда возле него. Все время мельтешило перед глазами сосредоточенное мальчишечье лицо Шарунова, а потом другие, забытые черты начинали пробиваться в нем — вот-вот Батурин узнает, как это случается, если долго смотришь на причудливый узор или облако, — но нет, что-то, какая-то мысль спугивает их, только чудится: и Шарунов это, и кто-то другой…

— Товарищ подполковник, командир полка у аппарата, — позвал связист, высунувшись из соседней штабной палатки.

Сумерки густели. В приоткрытой топке походной кухни рдели горячие угли, тихо побрякивая котелками, выходила на поляну группа солдат, четверо с термосами ждали раздачи, перешучиваясь с поваром, из палатки долетала торопливая дробь морзянки, неслышно прохаживался за деревьями часовой, осенний холодок струился от штыка его автомата, от брони ближних машин…

Когда это было — все-все вот так, до мельчайшей подробности? Было…

Сколько раз Батурин встречал осень, а не припомнит такой, чтобы сильно его опечалила. Чаще наоборот случалось. Сентябрьским днем принимал свой первый взвод, красуясь золотом погон и блеском ремней, ловя удивленные взгляды стриженных наголо солдат, тянущиеся к багровому сиянию фронтового ордена на зеленой ткани его новенькой гимнастерки. Стояли перед ним люди и постарше возрастом — в пору послевоенной демобилизации армии многим давали отсрочки, — но этот орден, полученный на войне, резко возвышал его в глазах ребят, даже изрядно тертых той трудной жизнью. Ведь он был причастен к поколению фронтовиков, людей, ходивших рядом со смертью, смотревших в ее пристальные ледяные зрачки. Его власть во взводе признали сразу, рубеж войны, с которого пришел он в жизнь армии мирных дней, дал ему тот моральный авторитет, который нынешним лейтенантам приходится завоевывать долгими месяцами, а то и годами. Но и держаться на высоте того авторитета было непросто — люди по-особому присматривались и прислушивались к фронтовику-командиру.

Однажды солдат его взвода, из бывших беспризорников, организовал в отделении пьянку, а вину свалил на одного из новобранцев: ему-де легче сойдет с рук, поскольку учтут малоопытность. Батурин тщательно разобрался и впал в настоящее бешенство. При всех заявил виновнику: таких-де на фронте на мушке держали, и уж, во всяком случае, на опасное дело не брали, потому что ради собственной шкуры они во всякую минуту готовы нырнуть за чужую спину. В тот же вечер командир роты, тоже фронтовик, сказал Батурину: «Степан Григорьевич, на вашем месте я бы поостерегся такими словами казнить человека». — «А что, не заслужил?» — «Трудно сказать, в бой-то мы с ним ведь не ходили. Мне бы после такого жить не захотелось, ей-богу! Он же не от случайного прохожего это услышал». Батурин задумался, пошел на гауптвахту, где виновник отбывал наказание, долго с ним беседовал. А через неделю этот «тип», взятый на учение прямо с гауптвахты, подставил собственную ногу под скат грузовика с солдатами, сползающего в овраг по размытому склону — не оказалось у парня под руками ни камня, ни жерди… Вот тебе и «чужеспинник»! К тому времени, когда солдат вернулся из медсанбата, казалось, никто уж не помнил оскорбительно-гневных слов Батурина. И все же Батурин перед строем роты сказал ему: «Прежней вины вашей я не забыл. Но слова мои были несправедливы. Беру их обратно и прошу извинить меня, если такое извиняется». По облегченному вздоху солдат догадался: всё они помнили, и это извинение не убавило ему авторитета…