Владимир Возовиков - Сын отца своего

Пять минут в современном бою — огромное время. Батальон идет по пятам, а с танковым батальоном шутки плохи. За пять минут равной борьбы лейтенант Ермаков без колебаний отдал четыре жизни и один танк, и в эти пять минут он должен обеспечить батальону условия для победы хотя бы ценою жизни целой роты. В противном случае лейтенант Ермаков должен отказаться от великого и страшного права — бросать людей на смерть…

Рота достигла подножия увалов в их тупом углу, и оставшиеся танки дозора слились с общей колонной, грохоча впереди.

Насколько же легче думать и командовать в быстром и грозном движении, когда решение принято, дело начато и его уже не остановить! Вот-вот танк Линева вымахнет на гребень, и Ермаков остановит его, на скорости развернет роту влево, и вся ее линия, ее сокрушительный левый фланг с размаху, подобно молоту, ударит по чужой колонне…

Неистовство гусениц, бешеная сила вентиляторов вздымали над ротой громадные тучи пыли, они гнались за машинами, сливаясь в седую стену, — чем не дымовая завеса! Лишь скорость и построение колонны легким уступом спасали водителей от слепоты. Сейчас пыль — враг. Она, конечно, уже выдала «противнику» приближение роты, а через минуту-другую пыль станет мешать маневру и стрельбе — в ее густых облаках тяжелые машины могут внезапно таранить друг друга. И об этом думать приходится, чтоб не случилось беды. «Противнику» легче. Ветер дует ему навстречу, относит пыль назад — видимость отличная… Если бы поменяться местами! А разве нельзя?!

Мысль была еще как вспышка — бесформенна и едва уловима, но, как вспышка, она затмила другие мысли, и губы Ермакова произносили совсем не те слова, что он заготовил:

— Я — Десятый! Всем — замедлить скорость, пропустить пыль вперед! Идти уступом за пылью. Пушки — налево!..

Если б произошло чудо и Ермаков смог увидеть тех, кто его слушал! Темное лицо капитана Ордынцева медленно белело. Две минуты назад он было воспрянул духом, уже готовый поверить в лейтенанта Ермакова, но тем большее бешенство закипело в нем теперь. Какие слова услышал бы Ермаков, окажись они с Ордынцевым сейчас наедине! «Что ты затеял?! Куда ты прешь, конопатый узурпатор, неисправимый искатель приключений?! Тут же не дурацкий ящик с песком — тут реальные учения с реальными двойками, которые не забываются годами! Так хорошо начал и так невыносимо глупо кончаешь! Ну и наградила же меня судьба взводными командирами!»

Павел Прохорович искренне забывал спросить себя, в каком свете сам он виделся посреднику в момент внезапного столкновения с превосходящим «противником». Он слишком болел за свою роту, он следил за нею со стороны, не участвуя в бою, он видел гораздо больше, чем видится с командирского места, и не сомневался в исходе совершенно необъяснимой и никому не нужной затеи Ермакова. Чего хотелось теперь Павлу Прохоровичу, так это отвернуться, зажмурить глаза… И надо же — все происходит в момент, когда над головой висит вертолет командующего! Дай бог, чтобы там не было самого генерала, который, кажется, считает Ордынцева все-таки неплохим ротным командиром, способным научить своих лейтенантов хотя бы здравому смыслу.

Но и другие глаза следили за движением роты с гребня увала. Не были они уже ни колючими, ни бесстрастными — только внимательными, очень внимательными. Глаза танкиста-фронтовика, семнадцатилетним парнем дважды горевшего в машине и не сгоревшего в третий раз только потому, что война научила его кое-каким хитростям, кое-какой изобретательности, научила «применяться к местным условиям», чтобы одурачить врага.

Кто ожидал сейчас, что рота, потерявшая два танка, почти охваченная с флангов, почти обреченная, — почти! — сама кинется в стальную петлю? Кинулась — а петля-то с маху не затягивается: этот лейтенантик посадил им на удавку сразу два узелка — левую колонну ослепил дымом, теперь вот от правой закрылся стеной пыли и шествует между огнями, как по коридору с железными стенками. Попробуй по нему стрелять! Его «противники» знают только одно: свои — напротив. А лейтенанта со всеми его танками надо еще разглядеть да опознать. Ему-то никого опознавать нет нужды — у него и справа и слева только чужие. Он, чего доброго, и в тыл им проскочит! Тогда они сами меж двух огней окажутся. Главные силы батальона — вон они пылят во всю моченьку. И комбат уже кричит во всю глотку по радио: «Держись, Десятый! Я иду!»

«Ну, лейтенант, сумел ухватить удачу за хвост, так сумей теперь удержать ее…»