Летом сушильная комната пустовала, и с тех пор как в окружной газете появилось первое стихотворение ефрейтора Стрекалина, командир роты вручил ему ключ от комнаты и назначил ответственным за порядок в ней, сказав при этом: «Вот тебе заодно поэтическая лаборатория. Раз таланты образуются в покое, в личное время можешь здесь сочинять сколько душе угодно». Поступив так, капитан Ордынцев не только проявил поразительное внимание к доморощенному поэту, но и обнаружил знакомство с методикой подготовки талантов. Как знать, не увлекался ли он сочинительством в молодости? Стрекалин скоро отплатил: написал для солдатской газеты стихотворный репортаж о ротном учении, где главным героем, естественно, был командир. Потом выдал маршевую песню, которую теперь распевает весь полк. Ее-то и услышал Ермаков, когда отворил дверь:
По тревоге ночью серой —
Есть обязанность такая —
Заслонить броней и сердцем
Тополя родного края…
Ермаков любил слушать Стрекалина, негромкий его баритон. Стрекалин пел просто, как поет в забывчивости русский человек: поет, потому что в эту минуту песня — необходимое дело, частичка жизни, которую нельзя прожить по-другому.
Сейчас Стрекалин сидел на краешке стола, спиной к лейтенанту, и медленно пощипывал струны гитары. Мелодия внезапно сломалась, гитара загудела басовыми струнами в отрывистом и резком ритме:
Случится тонуть и гореть —
Шути над бедою неправой:
С улыбкой легко умереть,
И все-таки лучше со славой!
А слава — достойный наряд
К последнему в жизни параду.
Ты вспомни десантный отряд,
Однажды попавший в засаду…
Тревога, обида, злость Ермакова глохли и умирали, пока он слушал Стрекалина, смотрел на его склоненную темноволосую голову, на тугие плечи. Они были друзьями — лейтенант Ермаков и ефрейтор Стрекалин.
В армии подобная дружба не столь уж редка. Знают о ней обычно лишь сами друзья — знают по взаимной симпатии, по особым взглядам и улыбкам, которыми обмениваются тайком, да еще по тому, что на дела особо важные командир непременно выбирает такого вот своего дружка. Рубит приказание командным голосом, а за холодком тона, за прищуром глаз сквозит: «Ты знаешь, почему я выбрал тебя, Василий. Каждый может это сделать, но ты лучше всех. Солдат исполняет службу по долгу, а старается он для командира. Я знаю: для меня ты постараешься!» Вот тут уж Василий лоб расшибет, но службу на зависть исполнит. И благодарности не надо ему никакой, только б росла взаимная приязнь с командиром, только б оставалось понимание с полуслова, с полувзгляда, с полуулыбки, только б укрепилось это его право на особого рода задания.
А слава — достойный наряд
К последнему в жизни параду…
Стрекалин умолк, подергал струны, с хрустом потянулся. Ермаков шагнул к нему, и Стрекалин обернулся, вскочил, начал торопливо застегивать воротник, смущенно, словно оправдываясь, заговорил:
— Никак новая песня не выходит, товарищ лейтенант.
— А вы не про десантников, вы про танкистов — сразу выйдет.
Стрекалин несогласно качнул головой.
— Это не имеет значения. Да вы же сами говорили: между танкистами и десантниками небольшая разница.
— Бывает, — кивнул Ермаков. — Вошли в прорыв — никаких тебе запасных рубежей. Слева — враг, справа — враг, спереди — враг и сзади, бывает, тоже враг. А путь один — к цели.
— И нет запасных рубежей, и нет дорог к отступлению… А ведь здорово, товарищ лейтенант! Можем сочинять в соавторстве.
— Мы с тобой, Стрекалин, можем скорее попасть в друзья по несчастью. Садись-ка. — Лейтенант сам пододвинул ефрейтору табуретку. — Скажи, Василий, этот «белый кораблик» из песни у тебя личное или так — символ?
Стрекалин глянул недоверчиво.
— Вам очень важно знать, товарищ лейтенант?
— Не будь важно, зачем бы я спрашивал? Хочу внести ясность в одно происшествие.
— С дневальным?
— Возможно, оно связано с твоей выходкой. Но ты не ответил.
— Да, личное, товарищ лейтенант.
— Помнится, ты говорил тогда, будто на свидание собирался, оттого и легкомыслие охватило. Ну ладно, подшутил над соней дневальным, а заодно и над старшиной, которому досталось ни за что ни про что… За то с тебя спрошено. А потом?..
— Потом я с полдороги вернулся.
— Значит, с девушкой так и не увиделся?
— Разумеется. — Отвечая на вопросы Ермакова, Стрекалин становился все мрачнее.
— Ну, а после? После?..
— Что после, товарищ лейтенант! — Стрекалин не выдержал, заговорил, словно обиженный ребенок. — Как же я с нею могу увидеться после, если Ордынцев меня увольнительной лишил в тот раз, и вот уж скоро месяц…
Читать дальше